В последний активный период своей жизни Ленин был в основном поглощен проблемами советской экономики в условиях Новой экономической политики. В 1921 году, под давлением миллионов крестьян-мелких собственников, рабочее государство было вынуждено свернуть с пути социалистического планирования и индустриализации, чтобы обеспечить зерном голодающих рабочих в городах.
[Source]
От старой практики реквизиции зерна, применявшейся во время Гражданской войны, пришлось отказаться, чтобы успокоить крестьян, поддержка которых была необходима, чтобы рабочее государство не поддалось давлению реакции. Был восстановлен свободный рынок зерна, сделаны уступки крестьянам и мелким торговцам, но основные рычаги экономической власти (национализированные банки и тяжелая промышленность, государственная монополия на внешнюю торговлю) остались в руках рабочего государства.
Это отступление (вынужденное для большевиков) имело целью не создание социалистического бесклассового общества, а спасение миллионов людей от голодной смерти, восстановление разрушенной экономики, обеспечение жильем и начальными школами — т.е. втягивание России в двадцатый век.
Победа социализма требует развития производительных сил до уровня, неслыханного ни в одном ранее существовавшем обществе. Только когда будут уничтожены условия всеобщей нужды и нищеты, мышление человека сможет подняться до более высоких горизонтов, чем повседневная борьба за жизнь. Условия для такого преобразования уже существуют в современном мире. Впервые в истории человечества мы сможем с уверенностью сказать, что больше нет угрозы голодать, быть бездомным и неграмотным.
Потенциал есть — в науке, технике и промышленности, созданных развитием капитализма, который использует все ресурсы планеты, хотя и в неполном, хаотичном и неразвитом виде. Этот потенциал может быть реализован только на основе единого, гармоничного плана производства. Но это возможно только на базе общественной собственности на средства производства и демократически выставляемого социалистического планирования.
Эти основополагающие истины марксизма были само собой разумеющимися для Ленина и большевиков. Они вели рабочих к победе в октябре 1917 года не для того, чтобы «построить социализм» в границах бывшей царской империи, а чтобы сделать первый шаг по пути международной социалистической революции:
«Мы это дело начали«, — писал Ленин в четвертую годовщину Октябрьской революции. “Когда именно, в какой срок, пролетарии какой нации это дело доведут до конца, — вопрос несущественный. Существенно то, что лёд сломан, что путь открыт, дорога показана«.
Для Ленина основное значение русской революции заключалось в том, что она стала примером для рабочих всего мира. Неудача революционной волны, прокатившейся по Европе в 1918-21 годах, стала решающим фактором последующего развития. На основе победоносной европейской революции огромные потенциальные ресурсные богатства России, ее огромная рабочая сила могли быть соединены с наукой, техникой и промышленностью Германии, Великобритании и Франции. Социалистические Соединенные Штаты Европы могли бы преобразить жизнь народов Европы и Азии и открыть путь к мировой социалистической федерации. Вместо этого, в результате трусости и неумелости рабочих лидеров, рабочий класс Европы столкнулся с десятилетиями лишений, безработицей, фашизмом и новой мировой войной. С другой стороны, изоляция единственного в мире рабочего государства в отсталой, крестьянской стране открыла двери для бюрократического вырождения и сталинской реакции.
Поражение немецкого рабочего класса в марте 1921 года заставило Советскую Республику обратиться к своим внутренним ресурсам чтобы выжить. В речи 17 октября 1921 года Ленин описал последствия:
«Вы должны помнить, что наша Советская страна, обнищавшая после долголетних испытаний, окружена не социалистической Францией и не социалистической Англией, которые помогли бы нам своей высокой техникой, своей высокой промышленностью. Нет! Мы должны помнить, что теперь вся их высокая техника, вся их высокая промышленность принадлежит капиталистам, которые действуют против нас«.
Для того чтобы выжить, необходимо было примирить желание крестьянина получить прибыль даже за счет рабочего класса и развитие промышленности — единственной реальной основы для перехода к социализму.
Уступки, предоставленные крестьянам, мелким предпринимателям и спекулянтам («нэпменам»), предотвратили экономический крах в 1921-22 годах. Торговый обмен между городом и деревней была восстановлена, но на крайне невыгодных для первых условиях. Снижение налогов на крестьянство сократило средства, необходимые для инвестиций в промышленность. Тяжелая промышленность стагнировала, в то время как большая часть легкой промышленности находилась в частных руках. Даже возрождение сельского хозяйства усилило капиталистический, а не социалистический элемент в советском обществе. Огромные прибыли получали «кулаки» (зажиточные крестьяне), имевшие самые крупные и плодородные хозяйства и капитал, необходимый для приобретения оборудования, лошадей и удобрений. На деле вскоре стало ясно, что в условиях НЭПа разница между богатыми и бедными в деревнях росла угрожающими темпами. Кулаки стали удерживать зерно, чтобы поднять цены, и даже скупать зерно бедных крестьян, чтобы продать его им позже, когда цены вырастут.
За этими тенденциями с тревогой наблюдал Ленин, который неоднократно предупреждал о необходимости для рабочего класса крепко держать рычаги управления экономикой. На IV конгрессе Коммунистического Интернационала в ноябре 1922 года он вкратце сформулировал эту проблему:
«Спасением для России является не только хороший урожай в крестьянском хозяйстве — этого еще мало, — и не только хорошее состояние легкой промышленности, поставляющей крестьянству предметы потребления, — этого тоже еще мало, — нам необходима также тяжелая индустрия. А для того, чтобы привести ее в хорошее состояние, потребуется много лет работы. Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство — я уже не говорю, как социалистическое, погибли«.
В этот период Ленин занялся проблемой электрификации как возможной областью, где можно было бы пробить брешь в прочной стене российской отсталости. Троцкий, с другой стороны, был озабочен общим государственным планированием промышленности, которое было практически упущено из виду в период НЭПа. Все время он подчеркивал необходимость укрепления «Госплана», государственного планового органа, как средства поощрения общего планового возрождения промышленности. Ленин поначалу отнесся к этой идее со скепсисом — не потому, что отвергал планирование, а из-за преобладающего в советских учреждениях бича бюрократии, которая, как он опасался, превратит расширенный и укрепленный Госплан в “бумажную” фикцию.
Как бы ни различались их подходы к этому вопросу, Ленин и Троцкий были полностью согласны в том, что необходимо срочно укрепить социалистические элементы в экономике и прекратить откат в сторону «крестьянского капитализма». Однако давление кулацких интересов было настолько сильным, что даже часть большевистского руководства начала прогибаться. Вопрос о том, по какому пути пойдет советская власть, был поставлен в упор спором о монополии внешней торговли, разгоревшимся в марте 1922 года.
Монополия внешней торговли, установленная в апреле 1918 года, была важнейшей мерой защиты социалистической экономики от угрозы проникновения и господства иностранного капитала. В условиях НЭПа монополия приобрела еще большее значение как оплот против нарастающих капиталистических тенденций. В начале 1922 года по просьбе Ленина А.М. Лежава подготовил «Тезисы о внешней торговле», в которых подчеркивалась необходимость укрепления монополии и строгого контроля за экспортом и импортом. Несмотря на это, позиции в Центральном комитете партии разделились. Сталин, Зиновьев и Каменев выступили против предложений Ленина и за ослабление монополии, а Сокольников, Бухарин и Пятаков фактически зашли так далеко, что призвали к ее отмене.
15 мая Ленин написал Сталину следующее письмо:
«Товарищ Сталин,
В связи с этим прошу провести через Политбюро путем сбора голосов его членов директиву о том, что «ЦК подтверждает монополию внешней торговли и постановляет повсеместно прекратить разработку вопроса о слиянии Высшего экономического совета с Наркоматом внешней торговли. Всем народным комиссарам подписать конфиденциально и вернуть оригинал Сталину. Копий не делать«.
В то же время он написал Сталину и Фрумкину (заместителю народного комиссара внешней торговли), подчеркнув, что «необходимо наложить формальный запрет на все разговоры, переговоры, комиссии и т.д. относительно ослабления монополии внешней торговли».
Ответ Сталина был уклончивым: «Я не возражаю против «формального запрещения» мер по смягчению монополии внешней торговли на нынешнем этапе. Вместе с тем, я считаю, что смягчение становится необходимым«.
26 мая Ленин перенес первый приступ болезни, который вывел его из строя до сентября. Тем временем, несмотря на просьбу Ленина, вопрос о «смягчении» монополии был поднят вновь. 12 октября Сокольников внес на пленарное заседание ЦК резолюцию об ослаблении монополии внешней торговли. Ленин и Троцкий отсутствовали, и резолюция была принята подавляющим большинством голосов.
13 октября Ленин обратился в Центральный комитет через Сталина, с которым он уже обсуждал этот вопрос. Ленин протестовал против решения и требовал, чтобы вопрос был вновь поднят на следующем пленуме в декабре. Впоследствии Сталин написал членам ЦК:
«Письмо товарища Ленина не убедило меня в ошибочности решения ЦК… Тем не менее, ввиду настойчивого требования товарища Ленина отложить выполнение решения пленума ЦК, я голосую за отсрочку, чтобы вопрос был вновь поставлен на обсуждение следующего пленума, на котором будет присутствовать товарищ Ленин«.
16 октября было решено отложить этот вопрос до следующего пленума. Однако по мере приближения даты пленума Ленин все больше беспокоился, что состояние его здоровья не позволит ему выступить. 12 декабря он написал свое первое письмо Троцкому с просьбой взять на себя «защиту нашего общего мнения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли». Письма Ленина ясно показывают политический блок, существовавший между Лениным и Троцким в это время. Они демонстрируют скрытую веру Ленина в политические суждения Троцкого, веру, рожденную годами совместной работы во главе Советского государства. И не случайно, что в это время Ленин ни к кому больше не обращался за защитой своих взглядов в ЦК. Даже другие его доверенные лица, Фрумкин и Стомоняков, не были членами ЦК.
Узнав о подготовке Ленина к борьбе и его блоке с Троцким, ЦК отступил без боя. 18 декабря октябрьская резолюция была безоговорочно отменена. Первый раунд в борьбе с прокулацким элементом в руководстве партии выиграла ленинская фракция. После смерти Ленина борьбу продолжили Троцкий и левая оппозиция, которые в одиночку держали знамя и программу Ленина будучи в зубах сталинской политической контрреволюции.
Фридрих Энгельс давно объяснил, что в любом обществе, где искусство, наука и правительство являются уделом меньшинства, это меньшинство будет использовать и злоупотреблять своим положением в своих собственных интересах. Из-за изоляции революции в отсталой стране большевики были вынуждены прибегнуть к услугам множества прежних царских чиновников для поддержания функционирования государства и общества. Эти элементы, которые в первые дни революции шантажировали рабочее правительство, постепенно поняли, что советскую власть не удастся сокрушить вооруженной силой. После того как опасность Гражданской войны миновала, многие бывшие враги большевизма начали проникать в государство, профсоюзы и даже в партию.
Первая «чистка» в 1921 году не имела ничего общего с последующими гротескными постановочными процессами Сталина, в ходе которых было убито все руководство старых большевиков. Никого не судили, не убивали и не сажали в тюрьму. Но были созданы специальные партийные комиссии для исключения из партии тысяч карьеристов и буржуа, которые вступали в нее для реализации своих собственных интересов. Проступки, за которые исключали людей, были следующие: «бюрократизм, карьеризм, злоупотребление членами партии, своим партийным или советским положением, нарушение товарищеских отношений в партии, распространение необоснованных и непроверенных слухов, инсинуаций и других сообщений, порочащих партию или отдельных ее членов, разрушающих единство и авторитет партии».
Для ведения борьбы с бюрократией Ленин выступил за создание «Комиссии рабоче-крестьянской инспекции» (РАБКРИН), как высшего арбитра и хранителя партийной морали и как оружия против чуждых элементов в советском государственном аппарате. В центре РАБКРИН Ленин поставил человека, которого он уважал за его организаторские способности и сильный характер — Сталина.
Помимо прочих важных функций, РАБКРИН тщательно проверял подбор и назначение ответственных работников в государстве и партии. Тот, кто обладал властью задерживать продвижение одних и продвигать других, очевидно, владел оружием, которое могло служить его собственным интересам. Сталин не побрезговал использовать его в своих. РАБКРИН из оружия борьбы с бюрократией превратился в рассадник карьеристских интриг. Сталин цинично использовал свое положение в РАБКРИНе, а затем и контроль над Секретариатом партии, чтобы собрать вокруг себя блок людей «за» — ничтожеств, чья единственная преданность была человеку, который помог им подняться на удобные должности. Из высшего арбитра партийной морали РАБКРИН опустился до самых низких глубин бюрократического цинизма.
Троцкий заметил происходящее раньше Ленина, болезнь которого не позволяла ему внимательно следить за партийной работой. Троцкий указал, что «в РАБКРИН работают в основном те, кто оступился в других областях», и обратил внимание на «чрезвычайную распространенность интриг в органах РАБКРИН, которые стали нарицательными по всей стране».
Ленин продолжал защищать РАБКРИН от критики Троцкого. Однако в его последних работах мы видим, что у него открылись глаза на угрозу бюрократии из этого квартала и роль Сталина, который направлял ее. В своей статье «Как нам реорганизовать РАБКРИН» Ленин связал этот вопрос с бюрократической деформацией государственного аппарата трудящихся:
«Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата«.
Однако в «Лучше меньше, да лучше», последней статье Ленина, написанной 2 марта 1923 года, он выступил с самым язвительным выпадом против РАБКРИНА:
«Скажем откровенно, что Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции в настоящее время не пользуется ни малейшим авторитетом. Всем известно, что ни одно учреждение не организовано хуже, чем наша Рабоче-Крестьянская инспекция, и что при настоящих условиях от этого Народного Комиссариата ничего нельзя ожидать«.
В той же статье Ленин включил замечание, направленное прямо на Сталина: «Пусть в скобках будет сказано, что в наших партийных учреждениях, как и в других советских учреждениях, есть бюрократы».
То, что Ленин выделил Сталина как потенциального главаря фракции бюрократов в партии, является примером его дальновидности. В это конкретное время власть Сталина в «аппарате» была невидима даже для большинства членов партии, а большинство руководителей не верили, что он способен ее использовать, учитывая его заведомо посредственное понимание политики и теории. Даже после смерти Ленина не Сталин, а Зиновьев возглавил «тройку» (Зиновьев, Каменев, Сталин), которая под предлогом атаки на «троцкизм» толкнула партию на первые, роковые шаги в сторону от традиций Октября.
Не случайно последним советом Ленина партии было предостережение против «нелояльного» и «нетерпимого» злоупотребления властью со стороны Сталина и выступление за его смещение с поста генсека.
Поражение европейской рабочей революции придало еще большее значение работе Коммунистического Интернационала в деле революции порабощенных народов Востока. Октябрьская революция придала мощный импульс борьбе колоний против своих империалистических угнетателей. В частности, гордый лозунг права наций на самоопределение на знамени большевизма вселил надежду в сердца угнетенных миллионов народов Азии и Африки.
Одним из первых действий рабочего правительства было признание независимости Финляндии, хотя это неизбежно означало предоставление независимости враждебному капиталистическому правительству. Естественно, марксисты решительно выступают за объединение всех народов во Всемирную социалистическую федерацию. Но такое единство не может быть достигнуто силой, а только свободным согласием рабочих и крестьян различных стран. Прежде всего, когда рабочие бывшей империалистической страны приходят к власти, они обязаны уважать желания народов бывших колоний — даже если они хотят отделиться. Объединение может быть достигнуто позже, на основе примера и убеждения.
В 1921 году Красная Армия была вынуждена вмешаться в дела Грузии, где правительство последовательно интриговало с Великобританией и другими капиталистическими державами против Советского государства. Ленин был крайне озабочен тем, чтобы эти военные действия не были восприняты как аннексия Грузии Россией и тем самым отождествление Советского государства с царскими угнетателями. Он писал письмо за письмом, инструктируя Орджоникидзе, представителя ЦК в Грузии, проводить «уступчивою политику по отношению к грузинской интеллигенции и мелким торговцам» и выступая за создание «коалиции с Жордания или аналогичными грузинскими меньшевиками». Десятого марта он направил телеграмму с призывом «соблюдать особое уважение к суверенным органам Грузии; проявлять особое внимание и осторожность в отношении грузинского населения».
Однако деятельность Орджоникидзе в Грузии была связана с кликой Сталина в партии. Сталин работал над предложениями по объединению Российской Советской Социалистической Федерации с другими, нерусскими советскими республиками. В августе 1922 года, пока Ленин был не у дел, была создана комиссия, в которой Сталин был ведущей фигурой, для выработки условий объединения.
Когда появились тезисы Сталина, они были решительно отвергнуты Центральным комитетом грузинской партии. 22 сентября лидеры грузинских большевиков приняли следующее предложение:
«…предлагаемое на основании тезисов тов. Сталина объединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным. Объединение хозяйственных усилий и общей политики считаем необходимым, но с сохранением всех атрибутов независимости.»
Протесты грузин остались неуслышанными. Сталин был железобетонно намерен провести свои предложения. Комиссия заседала 23 и 24 сентября под председательством сталинской марионетки — Молотова. Она отклонила грузинскую резолюцию при одном голосе против (представитель Грузии Мдивани). 25 сентября материалы комиссии были направлены Ленину, который находился на лечении в Горках. Не дожидаясь мнения Ленина и даже без обсуждения в Политбюро, Секретариат (центр Сталина в партии) разослал решение Комиссии всем членам ЦК для подготовки к октябрьскому пленуму.
26 сентября Ленин через Каменева написал в ЦК письмо, призывая к осторожности в этом вопросе и предостерегая от попытки Сталина поторопить дело («Сталин склонен к некоторой поспешности»). Ленин договорился встретиться с ним на следующий день. Он еще не подозревал, на какие меры пошел Сталин, чтобы форсировать объединение. Однако даже это письмо свидетельствует о его неприятии любого ущемления национальных устремлений маленького народа и тем самым усиления позиций национализма.
«Главное — не дать материал для «сторонников независимости», не уничтожить их независимость, а создать другую новую форму, федерацию равноправных республик«.
Поправки Ленина были направлены на смягчение тона первоначального проекта Сталина, чтобы сделать поблажку «сторонникам независимости», которых он считал в данный момент неправыми. В ответ на мягкие замечания Ленина Сталин 27 сентября написал членам Политбюро ряд резких и угрюмых реплик, в том числе следующую:
«Что касается четвертого пункта, то, по-моему, товарищ Ленин сам несколько «поторопился»… Едва ли можно сомневаться, что его «поспешность» послужит топливом для сторонников «независимости», в ущерб национал-либерализму Ленина«.
Грубый ответ Сталина был выражением его неприкрытого раздражения по поводу «вмешательства» Ленина в то, что он считал своим уделом, подчеркнутый страхом перед результатами вмешательства Ленина.
Опасения Сталина были вполне обоснованными. После беседы с Мдивани Ленин убедился в том, что грузинское дело ведется Сталиным неправильно, и принялся за работу по сбору доказательств. 6 октября Ленин написал записку в Политбюро «О борьбе с господствующим национальным шовинизмом»:
«Я объявляю смертельную войну шовинизму господствующих наций. Я буду выгрызать его до тех пор, пока не избавлюсь от этой болезни».
Значение того, что произошло в Грузии, еще не дошло до Ленина в полной мере. Он не знал, что Сталин, чтобы укрепить свою власть, фактически провел чистку лучших кадров грузинского большевизма, заменив старый Центральный комитет новыми, более «податливыми» элементами.
Для Ленина, то, что он знал, было достаточно, чтобы вызвать подозрения. На следующей неделе он начал потихоньку собирать информацию о грузинском «деле» и добился того, чтобы ЦК послал Рыкова и Дзержинского в Тифлис для расследования жалоб грузинских большевиков.
23 и 24 декабря Ленин начал диктовать своему секретарю свои знаменитые письма к съезду. Он подчеркнул, что это должно быть секретно. Работа Ленина шла медленно, мучительно, прерываясь приступами болезни. Но на протяжении всей работы все яснее становилась мысль о том, что центральный враг находится внутри бюрократического аппарата государства и партии, а также человека, стоящего во главе него, — Сталина.
В работе «Реальное положение в России» Троцкий записывает свой последний разговор с Лениным незадолго до второго инсульта. В ответ на предложение Ленина о том, чтобы Троцкий принял участие в новой комиссии по борьбе с бюрократией (см. «Как нам реорганизовать РАБКРИН?»). Троцкий ответил следующим образом:
«Владимир Ильич, по моему убеждению, в настоящей борьбе с бюрократизмом в советском аппарате нельзя забывать что происходит, как в провинции, так и в центре, специальный подбор чиновников и специалистов, партийных, беспартийных и полупартийных, вокруг определенных правящих партийных деятелей и групп — в провинциях, в районах, на местах и в центре — т.е. в ЦК и т.д.». Атакуя советских чиновников, вы сталкиваетесь с партийным лидером. Специалист — это член его свиты. В таких условиях я не мог взяться за эту работу«.
«Тогда Владимир Ильич задумался на мгновение и — здесь я цитирую его практически дословно — сказал: «То есть я предлагаю борьбу с советским бюрократизмом, а вы хотите добавить к этому бюрократизм Оргбюро партии?». Я рассмеялся от неожиданности, потому что такой законченной формулировки идеи у меня в голове не было. Я ответил: «Пожалуй, да«.
«Тогда Владимир Ильич сказал: «Ну, хорошо, я предлагаю блок», а я сказал: «Я всегда готов составить блок с хорошим человеком«».
Эта беседа важна тем, что она проливает свет на содержание последних работ Ленина, особенно знаменитого «Завещания», писем по национальному вопросу и «Лучше меньше, да лучше». С каждым днем тон его писем становится все более резким, цели — все более четко определенными. К какому бы вопросу он ни обращался, центральная мысль одна — необходимость борьбы с давлением чуждых классовых сил в государстве и партии, искоренение бюрократизма, борьба с великорусским шовинизмом, борьба со сталинской кликой в партии.
Несмотря на настойчивые просьбы Ленина держать его записки в строжайшем секрете, первая часть «Завещания» попала в руки Секретариата и Сталина, которые сразу же осознали опасность ленинского вмешательства и приняли меры, чтобы не допустить его. На секретарей Ленина было оказано сильное давление с целью не допустить, чтобы Ленин узнавал какие-либо новости, которые могли бы его «расстроить».
Тем не менее, Ленин узнал от Дзержинского, что Орджоникидзе, среди прочих безобразий, совершенных фракцией Сталина, дошел до того, что ударил одного из грузинских оппозиционеров. Это может показаться мелочью по сравнению с последующим сталинским террором, но это глубоко потрясло Ленина. Его секретарь записала в своем дневнике за 30 января 1923 года слова Ленина: «Перед самым моим заболеванием Дзержинский рассказал мне о работе комиссии и об «инциденте», и это очень болезненно подействовало на меня».
Чтобы понять всю чудовищность этого преступления, необходимо знать об отношениях между русской (правильнее великорусской) нацией и национальными меньшинствами, к которым при царях относились с таким же презрением и таким же варварским произволом, как к неграм и индейцам в Британской империи. Историческая задача русской революции состояла в том, чтобы поднять эти презираемые меньшинства до уровня полноценных людей, с их собственными правами и достоинством. Мысль о том, что представитель великорусской нации может оскорбить или ударить грузина, была преступлением против пролетарского интернационализма, царистским чудовищем, которое должно было быть наказано самым решительным образом — как минимум исключением из партии. Вот почему Ленин излил свой гнев на Сталина и Орджоникидзе, требуя «примерного наказания виновных».
Сталин ставил всевозможные препятствия на пути получения Лениным информации из Грузии. Многочисленные отрывки из дневников секретарей Ленина дают ясное представление об этом бюрократическом преследовании:
«В четверг 25 января он [Ленин] спросил, получены ли материалы [грузинского комитета]. Я ответил, что Дзержинский приедет только в субботу. Поэтому я не мог его спросить”.
«В субботу я спросил Дзержинского, он сказал, что материалы у Сталина. Я послал Сталину письмо, но его не было в городе. Вчера, 29 января, Сталин позвонил и сказал, что не может дать материалы без санкции Политбюро. Спросил, не говорил ли я Владимиру Ильичу то, что ему не положено говорить — как это он был в курсе текущих дел? Например, из его статьи о РКИ (РАБКРИН) следует, что некоторые обстоятельства ему известны, я ответил, что ничего не говорил и не имею оснований считать, что он в курсе дел. Сегодня Владимир Ильич послал за мной, чтобы узнать ответ, и сказал, что будет бороться за получение материалов.» (выделено мной — А.В.)
Эти несколько строк ярко показывают издевательскую, бюрократическую манеру, с которой Сталин пытался отстоять свою позицию против Ленина, которого он смертельно боялся, даже когда тот был на смертном одре. Не может быть более яркой иллюстрации «грубости» и «нелояльности» Сталина, о которых Ленин говорит в своем «Завещании».
Недоверчивое отношение Ленина к комиссии Дзержинского и поведению ЦК отражено в его указаниях своим секретарям:
«1) Почему старый ЦК КП Грузии был обвинен в уклоне?
«2) В каком нарушении дисциплины они обвинялись?
«3) Почему Закавказский комитет обвиняется в подавлении ЦК КП Грузии?
«4) Физические средства расследования «инцидента».
«5) Линия ЦК КП (РКП(б)) в отсутствие Владимира Ильича и в его присутствии.
«6) Отношение комиссии. Рассматривала ли она только обвинения против ЦК КП Грузии или также против Закавказского комитета? Рассматривала ли она “инцидент”?
«7) Текущая ситуация (избирательная кампания, меньшевики, подавление, национальная рознь)».
Но растущее осознание Лениным нелояльных и нечестных методов элементов в руководстве партии заставляло его с недоверием относиться и к собственному секретариату. Не затыкал ли им рот Сталин?
«24 января Владимир Ильич сказал: «Прежде всего об этой нашей «секретной» работе. Я знаю, что вы меня обманываете». На мои уверения в обратном он ответил: «У меня есть свое мнение на этот счет»«.
С трудом больному Ленину удалось узнать, что Политбюро приняло выводы комиссии Дзержинского. Именно в это время (2-6 февраля) Ленин продиктовал «Лучше меньше, да лучше», самую откровенную атаку на Сталина и партийную бюрократию. Грузинские события убедили Ленина в том, что гнилой государственный шовинизм является самым опасным признаком чуждого классового давления:
«Наш государственный аппарат настолько плачевен, чтобы не сказать убог, что мы должны прежде всего очень хорошо подумать, как бороться с его недостатками, имея в виду, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое, хотя и свергнуто, но еще не преодолено…»
В своем последнем публичном выступлении на политическом собрании, Одиннадцатом съезде РКП(б), Ленин предупредил, что государственная машина выходит из-под контроля коммунистов: «Сумейте вы, коммунисты, вы, рабочие, вы, сознательная часть пролетариата, которая взялась государством управлять, сумейте вы сделать так, чтобы государство, которое вы взяли в руки, по-вашему действовало. А вот мы год пережили, государство в наших руках, — а в новой экономической политике оно в этот год действовало по-нашему? Нет. Этого мы не хотим признать: оно действовало не по-нашему. А как оно действовало? Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или те и другие, — но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины«.
Яд национализма, наиболее характерная черта всех форм сталинизма, имел свои корни в реакции мелкобуржуазного, кулацкого, нэпманского и советского чиновничества против революционного интернационализма Октября.
Ленин предложил бороться против этой реакции на предстоящем съезде в союзе с Троцким — единственным членом ЦК, которому он мог доверить отстаивание своей точки зрения.
Он предлагал лично заняться вопросом о РАБКРИНе и «готовил бомбу» для Сталина. Его убежденность в том, что партийный «аппарат» замышляет любой ценой не допустить его к работе, иллюстрируется замечанием его секретаря о том, что «видимо, кроме того, у Владимира Ильича сложилось впечатление, что не врачи дают указания ЦК, а ЦК дает указания врачам».
Подозрения Ленина были вполне обоснованными. Одной из идей, серьезно обсуждавшихся в ЦК в это время, было напечатать специальный, единственный номер «Правды», специально для Ленина, чтобы обмануть его относительно грузинского дела!
Аргумент, что все это было сделано ради здоровья Ленина, не выдерживает критики. Как он сам объяснял, ничто так не волновало и не расстраивало его, как нелояльные действия членов ЦК и ткань лжи, которой они были закамуфлированы. Истинное отношение Сталина к умирающему Ленину раскрылось в поистине чудовищном инциденте с участием Крупской, жены Ленина — попытавшись защитить своего больного мужа от грубых приставаний Сталина, она была вознаграждена грубыми оскорблениями со стороны «верного ученика». Крупская описывает этот инцидент в письме Каменеву от 23 декабря 1922 года:
«Лев Борисыч,
по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т.к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию, как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности«.
Крупская умоляла Каменева, личного друга, защитить ее «от грубого вмешательства в мою личную жизнь, недостойной брани и угроз», добавив, что что касается угрозы Сталина привлечь ее к контрольной комиссии: «У меня нет ни сил, ни времени тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».
Угрозу Ленина разорвать все товарищеские отношения со Сталиным и его обвинения в «грубости» в «Завещании» часто объясняют туманными ссылками на этот инцидент. Но, во-первых, поступок Сталина был не «личным» делом, а серьезным политическим преступлением, караемым исключением из партии. Преступление усугубляется тем, что положение Сталина в партии обязывало его искоренять подобное поведение, а не поощрять его.
Однако этот «маленький инцидент» следует рассматривать в соответствующем контексте. Это лишь самое неприятное и очевидное из проявлений сталинской нелояльности.
Последние активные дни Ленина были посвящены организации борьбы против фракции Сталина на съезде. Он написал письмо Троцкому с просьбой встать на защиту грузинских товарищей, а также грузинским лидерам с горячей поддержкой их дела. Следует отметить, что такие эмфатические выражения, как «от всего сердца» и «с наилучшими товарищескими пожеланиями», очень редко встречаются в письмах Ленина, который предпочитал более сдержанный стиль письма. Это было показателем его приверженности борьбе. Следует также отметить, что блок Ленина представлял собой политическую фракцию — то, что позже сталинисты назвали «антипартийным блоком». Сталинисты уже организовали свою фракцию, которая контролировала партийный аппарат.
Фотиева, секретарь Ленина, записала последние заметки Ленина по грузинскому вопросу, очевидно, готовясь к выступлению на съезде:
«Указания Владимира Ильича о том, чтобы намекнуть Штольцу, что он [Ленин] на стороне уязвленных. Нужно дать понять кому-то из уязвленных стороны, что он на их стороне. Три момента: 1) Не следует бороться. 2) Нужно идти на уступки. 3) Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему он не реагировал? Употребление эпитета «уклонист» за отклонение в сторону шовинизма и меньшевизма показывает такое же отклонение с шовинистами господствующей нации со стороны тех, кто его употребляет. Собрание печатных материалов для Владимира Ильича«.
9 марта Ленин перенес третий инсульт, который сделал его парализованным и беспомощным. Борьба с бюрократическим вырождением перешла к Троцкому и левой оппозиции. Но Ленин заложил основу программы оппозиции: против бюрократии, против кулацкой угрозы, за индустриализацию и социалистическое планирование, за социалистический интернационализм и рабочую демократию.
Оригинал
Перевод: Иван Андреев
Редактура: Марат Вахитов