Данная статья была впервые опубликована на немецком языке товарищами из секции ММТ в Австрии «Der Funke» (нем. «Искра»). Представляем русский перевод этой статьи, затрагивающий немаловажный вопрос т.н. «квир-теории». Совместима ли квир-теория с марксизмом? Может ли существовать такое понятие, как «квир-марксизм»? Йола Кипчак из Вены отвечает отрицательно на эти вопросы и дает необходимое объяснение своей позиции.
[Source]
Угнетение и дискриминация являются неотъемлемой частью господствующей ныне системы и включает в себя систематические гонения и стигматизацию проявлений сексуальности и идентичности, не соответствующих «норме». Как марксисты, мы решительно боремся против любых форм сексизма, дискриминации и угнетения. Однако мы также должны всерьез рассмотреть вопрос о том, каким образом возможно преодолеть нынешние варварские условия и гарантировать свободу выражения каждому человеку. Такая задача предполагает обязательное изучения теорий и методов достижения этих задач.
В данной статье мы коснемся одной из ветвей феминистской/гей-теории, которая получила особенную популярность в 1990-х годах. С того момента ей удалось закрепиться и приобрести некоторое влияние в университетской среде, а также и среди некоторых рабочих организаций, воспринявших «квир-идеи» как свои. Отсюда вытекает наша задача — внимательно рассмотреть, что стоит за так называемой квир-теорией и каково должно быть отношение к ней марксистов.
Что такое квир-теория?
Квир-теория появилась в Соединенных Штатах в 1990-х годах в академических кругах, — в частности в тех, что занимались изучением вопросов гомосексуальности и проблем гей-активистского движения в связи с кризисом, вызванным распространением ВИЧ-инфекции. Изначально оскорбительный для обозначения гомосексуалов термин «квир» (англ. — queer) был подхвачен гей-движением и изменен им в позитивную сторону. Квир-теория использует этот термин и касается таких тем как несовпадение с биологическим полом гендерной идентичности и сексуального влечения (такие как, например, трансгендерность, гомо-/бисексуальность, фетиши и т. д.), короче говоря, имеет дело с вопросами идентичности или предрасположенностями, которые традиционно рассматриваются как «отклонение от нормы».
В центре внимания квир-теории стоят вопросы индивидуальной идентичности, в частности половой идентичности, гендера и сексуальной ориентации. Сексуальность рассматривается как то, что имеет решающее значение для понимания всего нашего общества. Автор квир-литературы Ева Кософски Седжвик пишет: «Понимание практически любого аспекта современной западной культуры оказывается не только неполным, но и испорченным в своем основном содержании в той степени, в какой оно не включает критический анализ современного определения гомо/гетеросексуальности» (Epistemology of the Closet, p. 1.). По ее собственным словам, квир-теория исследует то «как регулируется сексуальность и как сексуальность влияет и структурирует другие социальные сферы, такие как государственная политика и культурные формы. Ее главная задача — лишить сексуальность кажущейся естественности и показать ее как продукт культуры, всецело пронизанный отношениями власти». (Jagose, p. 11).
Однако квир-теория не является в действительности единой и последовательной теорией, поскольку намеренно держится в крайне расплывчатом и «разнообразном» состоянии и не претендует на установление общих для всех определений. У этого есть удобный побочный эффект, заставляющий заглушить любую критику аргументом «я, например, вижу это совершенно по-другому», что признает сама Аннамари Джагоз, исследовательница-феминистка, написавшая известную книгу с введением к квир-теории. О термине «квир» она пишет: «Его неопределенность защищает квир от критики, такой как обвинение в исключающих тенденциях использования «лесбиянок» и «геев» как категорий идентичности». (Jagose, p.100 ).
И все же ошибочно предполагать, что во взглядах сторонников квир-теории нет ничего общего. Квир-теория строится на определенных философских предпосылках, которые обязательно приводят к определенному пониманию мира, в котором мы живем, и того как мы его можем изменить, если вообще можем.
Основные предпосылки квир-теории, которые мы рассмотрим более подробно ниже, таковы: наша (гендерная) идентичность — не что иное, как фикция. Следовательно, гетеро- и гомосексуальность — тоже фикция, порожденная культурой. Данная фикция порождается теми или иными дискурсами и властью в обществе. Мы должны раскрыть, как функционируют эти дискурсы, и показать их нелепость (высмеять, показать их противоречия, «вытеснить» их).
Кризис идентичности
Не случайно именно в 1990-е годы популярность квир-теории возросла. Двумя десятилетиями ранее, в 1968 году и после него, в мире наблюдалось множество проявлений революционного движения, таких как всеобщая забастовка в мае 1968-го во Франции, «Жаркая осень» 1969 года в Италии, Пражская весна 1968 года в Чехословакии, Движение за гражданские права в ряде стран и многое другое.
С приходом новой волны классовой борьбы женское движение также переживало подъем. Без сомнения, многие из групп, возникшие в то время, — радикальные, феминистские, гей-активистские — считали себя социалистами или, по крайней мере, были связаны с классовой борьбой. Например, «Группа независимых женщин» (AUF), основанная в 1972 году в Австрии, заявляла в первом номере своей газеты: «Женское движение прокладывает путь к сексуальной и культурной революции. Однако рассматривать это можно только в связи с революцией в области экономики». (AUF, Eine Frauenzeitschrift, Number 1, 1974).
Однако после имевших место предательств этих революционных движений и забастовочных волн перспектива революции, осуществляемой рабочим классом, стала казаться многим левым активистам, подвергшимся деморализации, надуманной или невозможной. В отсутствие связующего элемента в виде массовой социальной борьбы, которая объединяла трудящихся, в конце 1970-х годов женское и гей-движение начало дрейфовать в сторону политики идентичности, уходя от радикальных или революционных устремлений к небольшим, локальным кружкам. Их деятельность теперь была сосредоточена на обмене опытом, культурных и художественных проектах, а также на сохранении прошлых достижений, таких как убежища (шелтеры) для женщин и экстренные горячие линии. Постепенная институционализация женского движения на государственном уровне — в рамках реформистских партий, через создание женских министерств, через профессорство и стипендии в университетах — привела к усилению мелкобуржуазных идей в женском движении в конце 1970-х и начале 1980-х годов.
Получили влияние феминистские теории, изображающие классовую борьбу как вторичную по отношению к культурной борьбе против патриархата или вообще отрицающие существование классовой борьбы. Речь шла уже не о борьбе с классовым обществом и укорененным там угнетением женщин, а о борьбе с «транс историческим патриархатом» (т. е. сохраняющимся неизменным во всех формах общества). Революционным субъектом в этом случае является уже не рабочий класс, а женщина, угнетаемая мужчиной. Из этой предпосылки выросло множество текстов и дискуссий, посвященных вопросу о сущности патриархата и о том, как можно определить «женщину», ставшую основным предметом анализа. Идея дифференциации биологического пола и социального, приобретенного гендера получила распространение. Выражалась она в символическом замечании Симоны де Бовуар:
Женщиной не рождаются, ею становятся. Ни биология, ни психика, ни экономика не способны предопределить тот облик, который принимает в обществе самка человека. Существо, называемое женщиной, нечто среднее между самцом и кастратом, могло возникнуть только под воздействием всех сторон цивилизованной жизни. Лишь при общении с другими людьми индивид может осознать себя Другим. (The Second Sex, p. 330.)
Здесь мы уже видим корни того, что впоследствии станет центральными идеями квир-теории:
- «Женщины» как таковой не существует
- Общество формирует и воспитывает ее определенным образом, чтобы сделать таковой.
Но если «женщины» (которая уже не определяется в узкобиологическом смысле) не существует — каков тот субъект, который должен бороться за свою эмансипацию? Поиск подлинной идентичности женщины как нового революционного субъекта занимал профессоров и писателей того времени. В ходе поисков «сущности женщины» некоторые исследовали охоту на ведьм и рассматривали шаманизм с колдовством как примеры проявление угнетенной женственности в истории. Другие видели «женскость» скрытой в сфере иррациональности эмоций или поэзии; третьи обнаруживали, что только лесбиянки могут по-настоящему бороться за эмансипацию женщин, поскольку они отказываются от гетеронормативных отношений с мужчинами и т. д. Тогда же был поставлен вопрос о том, кто может иметь право представлять женщин? Так, в период упадка классовой борьбы, политика идентичностей также все глубже погружалась в кризис.
Кризис этот еще больше обострился с распадом Советского Союза. Многие утратили веру в то, что альтернатива капитализму возможна. Злобное ликование буржуазии, провозгласившей «конец истории», сопровождалось подавленным настроением, охватившем левых, в условиях, когда силы марксистов были слишком слабы, чтобы представить видимую альтернативу.
Именно в такой обстановке набирали популярность идеи постмодернизма, отвергающего комплексные системы и всеобщие процессы, отрицающего существование объективной реальности и вместо этого опирающегося на небольшие субъективные нарративы. Одна из его общих черт — чрезвычайная важность, которую постмодернисты приписывают языку. «Кто сказал, что существует такая вещь, как реальность вне языка? Язык и есть реальность!» — таков девиз постмодернистов, которые своей интеллектуальной акробатикой продолжают завоевывать профессорские звания, университетские должности и контракты на издание книг. К числу таких идей относится и квир-теория, основное влияние на которую оказал постструктурализм Фуко, психоанализ Лакана и деконструктивизм Дерриды.
Самая известная книга, относимая к квир-теории — Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity (англ. Гендерные проблемы: феминизм и подрыв идентичности)(1990) за авторством Джудит Батлер. Родившаяся в 1956 году и ставшая профессором философии со специализацией на сравнительном литературоведении Джудит Батлер соответствует типичной социальной среде и теоретической квалификации исследователя квир-теории. В самых первых предложениях она дает увязку своей книги с кризисом политики идентичности:
По большей части феминистская теория предполагает, что есть некая существующая идентичность, понимаемая через категорию женщин, которая не только вводит феминистские интересы и цели в рамки данного дискурса, но и составляет субъект, для которого необходимо политическое представительство». Однако при этом отмечается: «в конце концов, существует очень мало согласия относительно того, что составляет или должно составлять категорию женщин (Gender Trouble [GT], p. 3-4.).
В фокусе квир-теории находится индивид, субъект, погруженный в кризис. Его идентичность неопределенна и противоречива, как и мир, в котором он живет, — он пойман в паутину отношений власти и угнетения. Эти основополагающие элементы квир-теории, казалось, наконец-то озвучили то, что чувствовало так много людей: постоянный стресс от попыток соответствовать требованиям системы. Всегда необходимо быть трудолюбивым и продуктивным, добрым сильным мужчиной, понимающей матерью и деловой женщиной, здоровым телом и умом и всегда тянущимся к звездам. Отчуждение от самого себя и чувство одиночества в мире, где каждое проявление себя видится как карикатура, наконец-то было проговорено громко вслух. Был поставлен вопрос о том, кем вообще может быть человек, если он существует только в виде отчеканенной обществом монеты с указанной на ней цифрой.
Такая психология индивидуализации и смутной потребности протеста в отсутствие массового движения были важными элементами 1990-х и 2000-х годов. Что делает квир-теорию привлекательной для некоторых, так это, возможно, тот факт, что она предоставляет язык, который утверждает субъект, опирающийся на собственную уникальную точку зрения и описывающий свое собственное самосознание.
Философские основания гендерного вопроса
Главный довод квир-теории, как и главный довод Джудит Батлер, состоит в том, что проблема политики идентичности заключается в ее стремлении найти «истинную идентичность» женщины. В конце концов, каждая женщина уникальна и отличается от других. Если мы считаемся с этим фактом, то как мы можем дать верное на все времена определение «женщины» , которое бы не искажалось и не подпадало бы под влияние общественных предрассудков? Поэтому всякое универсальное представление о «женщине» является неполным, потому что всегда будет исключать хоть сколько угодно широкие, хоть сколько угодно узкие группы женщин из определения. «Женщины», по словам Батлер, не существует — она есть не что иное, как проекция предрассудков и мнений на человеческие тела. Женщины нет до тех пор, пока ее не превратят в женщину властные структуры общества. Однако, как мы увидим позже, квир-теория ни в коей мере не видит своей задачи в понимании того, что она называет «властными структурами», а тем более в их разрушении.
Здесь необходимо сделать философский экскурс и рассмотреть то, каким образом Батлер доходит до своего аргумента о том, что «женщина» (или, скорее, определенный «гендер») не существует, и то, что лежит за этим доводом. Потому как для истории философии ее утверждения не являются ни новыми, ни оригинальными. Разница состоит лишь в том, что она применяет старые философские модели к гендерному вопросу. В действительности марксисты более 100 лет назад основательно ответили на те же самые аргументы, которые сегодня пересказываются на иной лад квир-теорией. В частности нужно отметить блестящую работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которую можно считать частным опровержением квир-теории.
В качестве отправной точки для своей аргументации Батлер берет описанный выше дуализм между биологическим полом и социальным гендером, который она критикует. Этот дуализм фактически представляет собой отношение между материей и идеей. Каково происхождение «женщины» — природа ли это, биология, тот факт, что она может рожать детей, или это культурное понятие женственности — и какова связь между этими двумя аспектами?
За этим вопросом о биологическом поле и гендерных ролях стоит вопрос о том, на каком философском фундаменте мы строим наше мировоззрение — идеализме или материализме, — поскольку квир-теория рассматривает мир, прежде всего, через призму гендерного вопроса. Фридрих Энгельс описал два противоположных философских подхода следующим образом:
Вопрос об отношении мышления к бытию, о том, что́ является первичным: дух или природа, — этот вопрос, игравший, впрочем, большую роль и в средневековой схоластике, вопреки церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?
Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счёте, так или иначе признавали сотворение мира, — а у философов, например у Гегеля, сотворение мира принимает нередко ещё более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве, — составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма. (Ф. Энгельс, «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»)
Вопрос о философском основании любой теории не есть вопрос чистой педантичности. В зависимости от того, что мы рассматриваем в качестве фундаментального для нашего мира, материю или идею, мы по-разному будем отвечать на вопрос о том, как можно фундаментально изменить мир. Можем ли мы искоренить угнетение женщин с помощью идей (то есть посредстом языка, образования) или материальными изменениями (классовой борьбой, изменением способа производства)?
В конечном счете, никто не может избежать выбора между идеализмом и материализмом. В тоже время это не значит, что многие философы не пытались этого сделать. В своей работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс указывает на тех, кого он называет «агностиками», стоящих в стороне от идеалистов и материалистов. Он имеет в виду тех, кто пытается уклониться от вопроса о том, что является первичным, дух или материя, рассматривая их как две отдельные сферы.
Такой агностицизм достиг своей наивысшей формы благодаря Иммануилу Канту (1724-1804 гг), который предположил, что материальная реальность действительно существует (он называл ее вещью в себе), но что эта реальность не может быть по-настоящему познана, потому что по умолчанию мы навязываем миру наши предвзятые категории и таким образом «интерпретируем» его, не будучи в состоянии определить, является ли наша интерпретация точной в действительности. Дуализм пола и гендера являет собой именно такой агностицизм: женское тело — это одно, культурные предрассудки о женщинах— совсем другое. Таким образом, связь между этими двумя аспектами становится таинственной и неизвестной.
Но даже гениальный Кант не мог избежать вопроса о том, что первично — сознание или природа. Если люди воспринимают мир через свои категории и чувства, то откуда берутся эти категории, с помощью которых мы мыслим? Выводит ли их человеческий мозг и наука из природы, или они происходят из нематериального, духовного мира, другими словами, от Бога? Кант сам отвечает на этот вопрос с помощью последнего, и хотя он был гением, ученым и философом, тем не менее он был идеалистом.
Марксизм напротив стоит на стороне материализма: для нас материя первична; наши идеи — функции нашего мозга, наши чувства — связь наших (материальных) тел с материальным миром, наша культура-выражение человека в его взаимодействии с природой, частью которой он является.
Материалистическое устранение «дуализма духа и тела» (т.е. материалистический монизм) состоит в том, что дух не существует независимо от тела, что дух есть вторичное по отношению к телу, а именно функция мозга, отражение внешнего мира. Идеалистическое устранение «дуализма духа и тела» (т.е. идеалистический монизм) состоит в том, что дух не есть функция тела, что дух есть, следовательно, первичное, что «среда» и «Я» существуют лишь в неразрывной связи одних и тех же «комплексов элементов». Кроме этих двух, прямо противоположных, способов устранения «дуализма духа и тела», не может быть никакого третьего способа, если не считать эклектизма, т.е. бестолкового перепутывания материализма и идеализма. Вот это перепутывание у Авенариуса и показалось Богданову и К° «истиной вне материализма и идеализма». (В.Ленин «Материализм и эмпириокритицизм»).
Субъективный идеализм
Что касается вопроса об идеализме и материализме, квир-теория не нейтральна. Она решительно встает на сторону идеализма. Батлер пишет:
Структурная антропология Леви-Стросса, включающая в себя также сомнительное разделение между природой и культурой, была заимствована некоторыми феминистскими теоретиками для поддержания и разъяснения разделения между полом и гендером: положение о том, что существует естественная или биологическая женщина, которая впоследствии трансформируется в социально подчиненную «женщину», в результате чего «пол» относится к природе («сырой продукт»), а гендер («готовое блюдо») относится к культуре. (GT, p. 47)
Устранить данное сомнительное разделение между полом и гендером, избавиться от дуализма, она хочет посредством провозглашения биологического пола культурным конструктом.
Являются ли якобы естественные факты о поле дискурсивно продуцируемыми различными научными дискурсами в угоду политическим и социальным интересам? Если оспаривается неизменный характер пола, то, возможно, эта конструкция, называемая «пол» так же культурно сконструирована, как и гендер; на самом деле, возможно, она всегда и была гендером, в результате чего различие между полом и гендером предстает вообще не различимым. (GT, p. 10-11).
Таким образом, пол не реален — нас просто водит за нос доминирующий дискурс! Через регулярные повторения и действуя в каечтсве представителя определенного пола, мы изображаем пол, который таким образом получает признание. Вот почему наши человеческие тела не являются ни мужскими, ни женскими (ни чьими-то еще). Они совершенно неизвестны, они — это нечто, что не способно существовать независимо от наших представлений о них. Даже мысль о том, что они могут существовать независимо от нашей культуры, оказывается неприемлемой:
Любая теория культурно сконструированного тела, однако, должна подвергать сомнению понятие «тело» как конструкцию подозрительной общности, когда оно фигурирует как пассивное и предшествующее дискурсу. (GT, p. 164.)
Защищая Джудит Батлер, некоторые левые говорят, что она на самом деле не отрицает существование полов и то, что домысливать обратное — злонамеренное преувеличение ее идей. Верно это лишь постольку, поскольку она воспринимает биологию также как язык, как культурный атрибут. При всей своей недоступной манере изложения она относительно последовательна в защите своих идеалистических взглядов:
Допущение состоит здесь в том, что «бытие» гендера — это эффект, объект генеалогического исследования, который отображает политические параметры его построения в режиме онтологии. Утверждать, что гендер сконструирован, не значит утверждать его иллюзорность или искусственность, когда эти термины понимаются как находящиеся внутри бинарного деления, противопоставляющего «действительное» и «подлинное».
Ее исследования «стремятся понять дискурсивное производство правдоподобия этого бинарного отношения и предложить, что определенные культурные конфигурации гендера заняли место «реального», укрепив и увеличив свою гегемонию через такую удачную самонатурализацию» (GT, p.164).
Если перевести эту напыщенную формулировку на понятный язык, то Батлер говорит нам, что всякая форма бытия есть лишь результат «дискурсов» (языка), то есть: идея, слово, язык первичны, а материя — производный от нее эффект, в конечном счете тоже только язык. Это означает, что для нее анатомия, биология и естественные науки являются языковыми конструкциями. Вот почему пол не является «искусственным» — потому что, с ее точки зрения, нет ничего вне культурных конструкций. Думать о материальной реальности как о чем-то, существующем независимо от наших идей, — значит быть обманутым господствующим дискурсом, который говорит нам, что существует такая вещь, как дуализм между «материей» и «культурой». Это господствующее мнение («гегемония») заставляет нас верить, что существует «реальный» пол и «нереальный» гендер. Но Батлер видела все насквозь! Все есть культура, все есть язык — все есть идея!
«Реальное» и «фактически-половое» — это фантомные конструкции, иллюзии сущностей, которым тела вынуждены соответствовать, но никогда не могут в полной мере, — говорит Батлер. Эта неспособность стать «реальным» и воплотить «естественное» является, я бы сказала, конституирующей неудачей всех утверждений гендера именно по той причине, что эти онтологические локали принципиально непригодны для использования. (Gender Trouble, p. 186.)
Этот идеализм не является особенностью Джудит Батлер, с которой мы имели дело до сих пор. Таков основополагающий столп квир-теории, согласно которому мужчины, женщины, а также сексуальная ориентация являются культурными конструктами. Таким образом, квир-тексты часто любят помещать природу, биологию, пол, мужчину, женщину и т. д. в кавычки, чтобы продемонстрировать, что авторы больше не попадаются на уловку, что реальный мир существует. Просто приведу несколько примеров:
Аннамария Ягосе утверждает: «Указывая на невозможность «естественной» сексуальности, квир ставит под вопрос кажущиеся незыблимыми категории, такие как «мужчина» и «женщина»» (Jagose, p. 15.).
Давид Гальперин: «Социализация в рамках половой культуры означает именно это: условности этой системы приобретают статус самореализующейся внутренней “истины природы”» (цитируется по Jagose, p.15.).
Гейл С. Рубин: «Моя позиция по отношению между биологией и половой принадлежностью — это «кантианство без трансцендентального либидо»» (примечание: Кант, который не вторгается [«трансцендирует»] за пределы сферы непосредственного опыта в реальное тело, следовательно, дуализм, устраняющий материю = чистый идеализм) (Thinking Sex, p. 149.).
Крис Уидон пишет о своем философских основаниях, что «язык, далекий от отражения данной социальной реальности, составляет социальную реальность. Ни социальная реальность, ни ”естественный мир” не имеют фиксированных, присущих им значений, которые отражаются или выражаются через язык. ( … ) Язык не является… выражением и наименованием “реального мира”. Вне языка нет смыслов». (Feminist Practice and Poststructuralist Theory, p. 36,59).
Нэнси Фрейзер, профессорка и феминистка, близкая к квир-теории, не вполне уверена в своей собственной философии и поэтому колеблется между кантовским дуализмом и чистым идеализмом. Сначала она защищает «квази-веберовский дуализм» только для того, чтобы позже уверить нас, что «экономическое/культурное различие, а не материальное/культурное различие, является настоящим яблоком раздора между Батлером и мной». (Heterosexism, Misrecognition, and Capitalism, p. 286).
И, наконец, Мишель Фуко, постмодернистский философ и «отец квир-теории»:
Тайна [пола] не находится в той основной реальности, по отношению к которой находятся все побуждения говорить о поле … Это […] басня, необходимая для бесконечно расширяющейся экономики дискурса пола. (The History of Sexuality, p. 35.)
Подводя итог: квир-теория прочно стоит на идеалистической философской основе, согласно которой пол, как и гендер, являются культурными конструктами, постоянно «исполняемыми».
Как мы уже говорили, эти интеллектуальные игры вовсе не оригинальны. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин показывает это, ссылаясь на ряд известных философов-идеалистов. Он также перефразирует епископа Джорджа Беркли из XVII века:
Мир оказывается не моим представлением, а результатом одной верховной духовной причины, создающей и «законы природы» и законы отличия «более реальных» идей от менее реальных и т. д.
Или возьмем Иоганна Готлиба Фихте (1762-1814):
Не стремись же к тому, чтобы выскочить из самого себя, чтобы обнять больше того, что ты можешь обнять (или схватить), именно: сознание и (курсив философа) вещь, вещь и сознание; или точнее: ни то, ни другое в отдельности, а то, что лишь впоследствии разлагается на одно и на другое, то, что является безусловно субъективно-объективным и объективно-субъективным
По этому поводу Богданов (1873-1928, русский революционер, находившийся под влиянием идеалистических идей) заявляет:
Объективный характер физического мира заключается в том, что он существует не для меня лично, а для всех и для всех имеет определенное значение, по моему убеждению, такое же, как для меня. Вообще, физический мир, это — социально-согласованный, социально-гармонизированный, словом, социально-организованный опыт.
Ленин сухо комментировал: «Это все одно и то же предложение, все тот же старый хлам со слегка подновленной или перекрашенной вывеской.» .
И он также указывает, каковы последствия этого философского взгляда. Потому что, если мысли и реальность на самом деле одно и то же и созданы только людьми, мы не можем отличить правильные идеи (которые расширяют наше понимание реального мира) от неправильных идей (которые описывают мир искаженным и неправильным образом) – невозможно сказать, что помогает нам понять и изменить мир, а что является фантазией, полной бессмыслицей: Религия так же истинна, как физика, летающий макаронный монстр так же реален, как гравитация.
Если истина есть только организующая форма человеческого опыта, то, значит, истиной является и учение, скажем, католицизма. Ибо не подлежит ни малейшему сомнению, что католицизм есть «организующая форма человеческого опыта».
Как дальнейшее следствие, это также означает, что мы не можем подвергать сомнению субъективную реальность кого-либо, что каждый прав для себя (в области «дискурсивной реальности»). Кто может доказать, что женщины не уступают мужчинам? Почему бы не сказать, что бедность — это результат лени и личных неудач? Почему во время рабочей борьбы штрейхбрейхер не прав по-своему? Тот факт, что субъективный идеализм рассматривает любое мнение так же обоснованно, как и любое другое, показывает, какую реакционную роль оно играет в своем практическом заключении.
Утверждение квир теории и субъективного идеализма о том, что весь мир является культурным конструктом, противоречит нашему повседневному опыту, который заключается в том, что пол реален – как доказывает половое размножение – и далее, что физический мир следует своим повседневным делам совершенно независимо от нашего языка. Тем не менее, для некоторых квир теория рассматривается как полезный инструмент для восприятия мира.
Классовое общество, угнетение и культура
Квир-теория обращает внимание на один аспект гендера, который не может быть объяснен жестким биологическим определением: в нашем обществе нас принуждают и социализируют гендерными ролями. Нет никакого биологического объяснения, почему розовый цвет должен быть женским, а синий-мужским; почему девочки должны играть в куклы, а мальчики в лего и так далее. С самого раннего возраста нам говорят, что женщины эмоциональны и иррациональны, что они хуже математиков и не должны вмешиваться в политику и так далее. Все это показывает, что пол выполняет не только биологические функции и что он глубоко укоренен в культуре нашего общества.
Однако сама культура не является произвольным, случайным явлением – она возникает из материальной базы общества, из взаимодействия человека с природой:
В процессе приспособления к природе, в борьбе с ее враждебными силами, человеческое общество складывается в сложную классовую организацию. Классовое же строение общества определяет собой в решающей степени содержание и форму человеческой истории, т.-е. ее материальные отношения и их идеологические отражения. Этим самым сказано, что историческая культура имеет классовый характер. (Лев Троцкий, Культура и социализм)
Большую часть нашего существования люди не жили в классовых обществах. Это так потому, что существование классовых обществ требует прибавочного продукта, который может обогатить один класс за счет другого. В тех обществах, где этого не было (Энгельс называл их «первобытным коммунизмом») , не было и угнетения женщин. Однако существовало определенное разделение труда между полами (из-за беременности и родов), хотя, скорее всего, это разделение не было абсолютным и жестким.
Это разделение труда, однако, не означало, что женщины считались ниже мужчин – наоборот. Как те, кто обеспечивает воспроизводство нашего вида, они пользовались большим уважением. Только когда люди в своей борьбе с природой нашли способы создания прибавочного продукта, что, в свою очередь, привело к возникновению частной собственности, укоренение разделения труда привело к угнетению женщин. По словам Энгельса, это было основанием для «всемирно-исторического поражения женского пола» — то есть исторического, а не «биологического» события. Это означает, что , хотя угнетение женщин в последней инстанции имеет биологическую основу, оно не является железным естественным законом. Угнетение женщин на протяжении тысячелетий пустило глубокие корни в нашем обществе, и оно может принимать многие формы, которые не являются строго производными от того факта, что женщины могут рожать детей, и, в свою очередь, были адаптированы к соответствующей господствующей системе.
Угнетение коренится в классовом обществе и по-разному выражается в конкретных исторических обстоятельствах. Гендерные роли, как и наши отношения с сексуальностью, менялись много раз в ходе человеческой истории; и они меняются в соответствии с преобладающими условиями. Примерами могут служить педерастия в Древней Греции, в отличие от современного гомосексуализма, или определения третьего пола в некоторых культурах, таких как муфты народа сапотеков. Но и женщинам, и мужчинам со временем приписывались разные атрибуты, достаточно сравнить женские идеалы красоты эпохи Возрождения с сегодняшними супермоделями.
Угнетение женщин при капитализме опирается на гендерные роли, чтобы сохранить нетронутой экономическую единицу «семьи» со всеми задачами, распределенными внутри нее, как важную опору капитализма. В семье, в основном, на женщин возлагается работа по дому, воспитание детей и уход за пожилыми. Воспитывается представление о женщинах как об обеспечении эмоциональной поддержки и материнства. На рынке труда, как правило, женщинам платят меньше, и если есть избыток рабочей силы, то женщины первыми отправляются домой. В то время как гомосексуалисты признаются во все большем числе стран, это идет рука об руку с их подчинением роли семьи, включая все ее обязанности. Таким образом, гендерные роли не являются чисто культурными фантазиями, происходящими из мира идей, а проистекают из материальной базы классового общества, которое строится на эксплуатации и угнетении, а также из биологических факторов.
Угнетение, которое также является частью капиталистического классового общества, глубоко проникает в нашу жизнь и включает в себя деградацию женщин до сексуальных объектов и их подчинение домашнему насилию. Существует очень реальное давление, преобладающее в обществе и гетеросексуальных мужчин или женщин. Насилие и дискриминация в отношении геев и трансгендеров свирепствуют, несмотря на многочисленные либеральные кампании за права ЛГБТ+. Борьба трансгендерного человека, решившего пройти гормональную терапию или сменить пол, длится годами и во многих случаях не может быть разрешена. Дискриминация в жилищной сфере, на рабочем месте и даже при простом перемещении в общественных местах продолжает существовать.
Все эти аспекты дискриминации и угнетения явно порождают огромный гнев и желание убежать от этого кошмара. Понимание происхождения угнетения женщин и того, что лежит в основе дискриминации так называемых «девиантных» сексуальностей, имеет решающее значение, если мы хотим найти способ положить этому конец. В отсутствие понимания материальных корней угнетения женщин, дискриминации сексуальности и гендерных ролей неизбежно набирают популярность такие идеи, как квир-теория (которая целиком сосредоточивает свое внимание на культуре, образовании и общественном мнении). Наблюдая изменчивость гендерных ролей с течением времени, возникает соблазн сделать вывод, что за этими культурными аспектами нет «реальных» биологических полов.
Материализм, наука и пол
Идея о том, что пол сконструирован, подкрепляется тем фактом, что наука при капитализме не свободна от воли господствующего класса. Поэтому наука также не занимает нейтральной позиции по вопросу пола/гендера. Не будем забывать, что Всемирная организация здравоохранения классифицировала гомосексуализм как болезнь до 1992 года.
Общепринятое естественнонаучное понимание пола отчетливо абстрактно и жестко (в своем «Анти-Дюринге» Энгельс называет этот тип мышления «метафизическим способом мышления»). Если мы определяем пол исключительно на основании XX (женской) и XY (мужской) хромосом, кто-то может справедливо указать, что есть люди с четкими XX или XY хромосомами, но с атипичным уровнем гормонов, как показано в скандальном обращении спортсменки Кастер Семеня, которая ведет постоянную борьбу против того, чтобы ее заставляли принимать гормональные таблетки из-за ее «несправедливого» преимущества тестостерона. Если мы определяем женщин исключительно из-за их способности рожать детей, то разве бесплодные женщины не являются настоящими женщинами? Если пол существует для того, чтобы обеспечить половое размножение, то почему существует гомосексуализм? И как мы можем понять трансгендерных женщин, которые имеют мужские репродуктивные органы, но идентифицируют себя как женщины? Эта «серая зона», недостатки метафизического, механического материализма, и есть то место, где квир теория вступает в дискуссию.
Однако эта проблема абсолютных и жестких определений вещей ставится не только в отношении полов. Одни и те же вопросы могут быть заданы в отношении каждого термина, который мы используем. Возьмем, к примеру, термин «дом». Дом — это здание, которое обеспечивает крышу над головой, в которое можно войти и жить. Но разве дом без крыши уже не дом? Сколько дыр должно быть в крыше, прежде чем она перестанет быть крышей? В какой момент дом в процессе распада превращается в руины – и в какой момент дом становится замком?
Здесь мы видим, что метафизический материализм с его жесткостью и претензией на неизменность неизбежно ведет к противоречиям, за которые цепляется квир теория. Обычно никому и в голову не приходит отрицать существование домов — в конце концов, у нас есть целые города, заполненные ими. Но в соответствии с логикой квир теории ответом будет то, что домов нет, поскольку нет совершенного определения домов, которое точно охватывало бы каждый отдельный случай. Дома — это просто культурные конструкции, которые «вписаны» в случайные объекты.
Метафизический способ мышления, господствующий в естественных науках и системе образования, не может объяснить отношения между индивидуальным и всеобщим. Марксистская диалектика, однако, видит необходимую связь между индивидуальным (то есть бесплодным человеком) и всеобщим (есть такая вещь, как люди). Всеобщее существует только через свое конкретное выражение — в мире идей нет «вечного, полного» дома, а есть только все действительные дома в этом мире. Ленин описывает это следующим образом:
Начать с самого простого, обычного, массовидного etc., с предложения любого: листья дерева зелены; Иван есть человек; Жучка есть собака и т. п. Уже здесь (как гениально заметил Гегель) есть диалектика; отдельное есть общее, (Ср. Aristoteles, Metaphisik [Аристотель, Метафизика. — Ред.], пер. Швеглера. Bd. II, S. 40, 3 Buch., 4 Capitel [Т. II, стр. 40, 3-я книга, гл. 4. — Ред.] 8 — 9 «denn natürlich kann man nicht der Meinung sein, dass es ein Haus — дом вообще — gebe ausser den sichtbaren Häusern»… [ибо, очевидно, невозможно думать, будто какой-то дом вообще существует вне (помимо) видимых домов. — Ред.]. Значит, противоположности (отдельное противоположно общему) тождественны: отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему. Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельное. Всякое общее лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы. Всякое отдельное неполно входит в общее и т. д. и т. д. Всякое отдельное тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами) и т. д. Уже здесь есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо говоря: Иван есть человек, Жучка есть собака, это есть лист дерева и т. д., мы отбрасываем ряд признаков, как случайные, мы отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому. (Ленин: К вопросу о диалектике).
Поиски неизменного, абсолютного определения безнадежны, поскольку мир, в котором мы живем, постоянно меняется. Наши анализы и термины являются приближением к реальности, они описывают определенные аспекты объективной реальности. С другой стороны, жесткий и абстрактный (или “метафизический”) материализм пытается навязать миру наши определения, несмотря ни на что, и требует, чтобы он им соответствовал. Квир теория, однако, принимает жесткие, неизменные определения механического материализма за чистую монету и утверждает, что сам материальный мир является жестким и неизменным – и таким образом выбрасывает весь материальный мир, включая пол, объявляя их недействительными.
Критикуя одну грубую философию, квир теория впадает в другую крайность и принимает ее зеркальное отражение. Ни одно явление не совпадает непосредственно с общими категориями, с помощью которых мы их познаем. Ни один мужчина или женщина не подходит идеально под ту универсальную категорию, под которой мы их знаем. Тем не менее мужчины и женщины существуют. Природа выражает себя в образцах, которые мы, люди, можем научиться распознавать. Наши представления о мужчине или женщине, лишенные всех случайных и несущественных атрибутов, имеют решающее значение для нашего понимания любого отдельного мужчины или женщины. Однако квир теоретики, как и их постмодернистские собратья, отрицают существование какой-либо категории или паттернов в природе. Вместо того чтобы понять диалектическое отношение между единичным и всеобщим, они отвергают всеобщее и поднимают единичное и случайное на уровень принципа.
Поэтому вместо того, чтобы исследовать связь между материальной базой (биологией, а также социальным воспроизводством людей в угнетающем классовом обществе) и культурой, он заявляет, что материи не существует. Таким образом, она абсолютизирует один аспект реальности и вырождается в «теорию», которая не может объяснить, откуда берутся гендерные роли и угнетение и как мы можем их преодолеть – короче говоря, в субъективный идеализм. Ленин живо описал эту абсолютизацию частичной истины:
Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизического. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное развитие (раздувание, раздутие) одной из черт, аспектов, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, апофеозированный. Идеализм — это клерикальное мракобесие? Не совсем. Но философский идеализм — это… путь к клерикальному мракобесию через один из оттенков бесконечно сложного знания (диалектического) человека. Человеческое знание — это не прямая линия, а кривая, которая бесконечно приближается к ряду кругов, спирали. Любой фрагмент, отрезок, участок этой кривой может быть преобразован (преобразован односторонне) в самостоятельную, полную, прямую линию, которая затем… ведет в трясину, в клерикальное мракобесие (где оно закреплено классовыми интересами господствующих классов). Прямолинейность и односторонность, одеревенелость и окаменелость, субъективизм и субъективная слепота — вуаля эпистемологические корни идеализма. [Философский идеализм] — это, несомненно, бесплодный цветок, но бесплодный цветок, растущий на живом древе плодородного, подлинного, могущественного, всемогущего, объективного, абсолютного человеческого знания. (Ленин: К вопросу о диалектике, с.353)
Утверждая, что пол и сексуальное желание сконструированы, квир теория запутывается в противоречиях. Потому что следующий логический вопрос заключается в том, почему именно мужчина и женщина кристаллизовались как те категории, посредством которых люди были разделены и угнетены. На этом этапе он переходит к психоаналитическим и антропологическим спекуляциям, в соответствии с которыми различаются «Закон» табу на инцест; язык; Эдипов комплекс и зависть к пенису; а затянувшееся влияние обмена женщинами в исторических обществах создало гендерность и “принудительную гетеросексуальность».”[1] Как гетеро-и гомосексуализм могут существовать в животном царстве, не знающем языка, и как общества без табу на инцест умудряются размножаться — это только две из многих загадок в этой линии аргументации. Столкнувшись с реальностью, квир теория оказывается неспособной ее объяснить и натыкается на стену. В качестве ответа на вопрос “почему именно мужчины и женщины?” Батлер в конечном счете пишет:
Мы уже рассматривали табу на инцест и предшествующее табу на гомосексуализм как генеративные моменты гендерной идентичности, запреты, которые производят идентичность вдоль культурно понятных сетей идеализированной и принудительной гетеросексуальности. Это дисциплинарное производство гендера приводит к ложной стабилизации гендера в интересах гетеросексуального конструирования и регуляции сексуальности в репродуктивной сфере. (GT, стр. 172, our emphasis).
И после всех книг и текстов, которые на непонятном языке объясняли нам, что пол — это фикция и культурный конструкт, в позорной и хорошо скрытой манере природа втиснулась обратно: именно половое размножение определяет пол.
Марксисты признают существование полов и то, что эти полы обеспечивают воспроизводство человека. В целом, подавляющее большинство людей может быть отнесено к женскому или мужскому полу. В диалектике есть то, что называется “качественным скачком”, точка, в которой постепенное, количественное изменение превращается в новое качество. (Часто используется пример кипящей воды, которая после “количественного” накопления тепла превращается в пар). У людей также есть ряд факторов, которые, вместе взятые, позволяют нам четко утверждать, что человек является мужчиной или женщиной.
Однако это не значит, что есть только мужчины и женщины. Существует также интерсексуальность. И есть также трансгендерные люди, которые имеют гендерную идентичность, которая не соответствует их репродуктивным органам, и недвоичные люди, которые не являются ни мужчинами, ни женщинами. Было бы нелепо обвинять их в «неправильном сознании», потому что их идентичность не соответствует их репродуктивным органам. Личность человека — это очень сложная вещь, состоящая из комбинации биологических, психологических и социальных факторов, которые в конечном счете могут быть объяснены материально. Но тот факт, что наше сознание, человеческий мозг, еще не до конца исследовано научно, чтобы определить, в какой степени какие факторы создают нашу гендерную идентичность, не дает нам никаких оснований объявлять их чисто «культурной фикцией», не связанной с нашим телом.
Напротив, такое изображение идентичности как культурного конструкта размывает очень реальные проблемы многих трансгендерных людей в их борьбе за доступ к операции по смене пола или гормональной терапии. Вполне практические требования, такие как право на аборт для женщин, бесплатные средства гигиены или гендерно-специфическая медицина (гинекология), также не могут быть аргументированы.
Мощный дискурс о власти
Если мы предположим, как это делает квир теория, что пол и сексуальность являются культурными конструктами, мы должны спросить: как эта конструкция возникла и почему?
Джудит Батлер высмеивает Фридриха Энгельса и «социалистических феминисток», когда они пытаются “найти моменты структур в истории культуры, которые устанавливают гендерную иерархию.” Сама Батлер считает, что прошлые общества, в которых не было угнетения женщин, являются “самооправдывающимися измышлениями».” (Проблема гендера, стр.46) То, что было доказано, что такие общества действительно существовали, только показывает ее невежество по отношению к действительности и ее неприятие истории.
В то время как марксистское объяснение является слишком «упрощающим» в глазах квир теории, оно представляет другие объяснения «строительства» угнетения в обществе, которое предположительно проистекает из многослойных, многогранных и сложных властных отношений и структур в обществе.
Концепция власти, которую отстаивает Квир-теория, заимствована у французского философа Мишеля Фуко (1926-1984), которого в академических кругах иногда считают преемником или “усилителем” того, что они называют «ортодоксальным марксизмом». Будучи учеником Луи Альтюссера, он некоторое время двигался в орбите Французской коммунистической партии (ФКП) и был (неактивным) членом в 1951-1952 годах, никогда не изучая марксизм (как он сам признает).
Во время революционных событий мая 68-го Фуко преподавал в университете в Тунисе, где происходили массовые студенческие протесты. Он видел свою задачу в том, чтобы научить «чему-то новому» студентов, которые, по его словам, находились под сильным влиянием марксизма.
Историческое предательство всеобщей стачки и массового движения во Франции руководством ФКП и провал революции он считает виной «гипермарксизма» в стране того времени. Он классифицирует этот период напряженной классовой борьбы как языковую игру, поиск лексики:
Вспоминая тот период, я бы сказал, что то, что должно было произойти, определенно не имело своей собственной правильной теории, своего собственного словаря… Я имею в виду, что размышление о сталинизме, политике СССР или колебаниях ПКФ в критических терминах, избегая языка правых, было сложной операцией, которая создавала трудности. (Замечания к Марксу, стр.110-111.)
Несмотря на его контрпродуктивную роль в реальном движении и несмотря на то, что Фуко сознательно развивал свои взгляды против марксизма, в университетских кругах существует мнение, что он был близок к марксизму и что его идеи прогрессивны и являются хорошим связующим звеном для сопротивления.
Для квир-теории его наиболее влиятельной работой была «История сексуальности» (1976), в которой он пытается проследить историю дискурса сексуальности в современной истории и в которой его понимание власти играет центральную роль. Согласно Фуко (и Квир-теории), власть пронизывает все сферы жизни и выражает себя в парах противоположностей: старый-молодой, мужчина-женщина, гомо-гетеро и т. д. Это часто описывается как западная одержимость бинарностью (парами противоположностей), которая была «изобретена» западной философией.
«Власть», согласно этой концепции, заинтересована в поддержании несправедливой судебной системы, медико-научного дискурса мужчины и женщины, религии, а также репрессивных образовательных систем. Она формирует классовые интересы правителей, мужскую волю к патриархальному угнетению, а также к государственным репрессиям. Она также создала нормы и запреты, касающиеся сексуальных практик.
Юридическая сила должна быть переосмыслена как конструкция, производимая генеративной силой, которая, в свою очередь, скрывает механизм своей собственной продуктивности, — говорит Батлер. (GT, стр. 121)
Итак: сила производит силу, а затем скрывает тот факт, что она была произведена силой.
Но власть еще более могущественна: она производит не только угнетение, но и сопротивление. Угнетение и сопротивление — это просто еще одна бинарная пара противоположностей, точно так же, как «старый-молодой» или «мужчина-женщина», сконструированные дискурсом. Власть порождает дискурс бунта, фикцию, что можно что-то сделать против угнетателей, иллюзию, что может существовать мир без власти. Исходя из этой логики, Фуко заходит так далеко, что «анализирует» гибель абсолютных монархий через буржуазные революции как результат властного дискурса о справедливости.:
Эти великие формы власти функционировали как принцип права […] таков был язык власти, представление, которое она давала о себе… В западных обществах со времен средневековья осуществление власти всегда формулировалось в терминах закона. Традиция, восходящая к восемнадцатому или девятнадцатому веку, приучила нас ставить абсолютную монархическую власть на сторону незаконного. (История сексуальности, стр. 87)
Как нелеп и упрощен материалистический, марксистский анализ того, что возникновение капиталистического способа производства опрокинуло старый феодальный строй! Нет, именно «традиция» заставила нас внезапно поверить в несправедливость монархии и свергнуть ее! Это результат теории, рассматривающей историю как конструкцию дискурсов.
Однако в рамках этого самореферентного цикла власти ни один из квир текстов не дает нам связного объяснения того, что такое власть на самом деле. В самом первом предложении своих лекций о власти Фуко заявляет: «Анализ механизмов власти не является общей теорией того, что составляет власть». (Vorlesung zur Analyse der Macht-Mechanismen, стр. 1, собственный перевод)
Чтобы дать читателю почувствовать, как Фуко пытается захватить Власть, мы передадим слово самому автору и извинимся за длинную цитату:
Мне кажется, что власть следует понимать прежде всего как множественность силовых отношений, имманентных той сфере, в которой они действуют и которые составляют их собственную организацию; как процесс, который посредством непрестанной борьбы и противостояния преобразует, усиливает или обращает их вспять; как опору, которую эти силовые отношения находят друг в друге, образуя таким образом цепь или систему, или, напротив, как разъединения и противоречия, изолирующие их друг от друга.; и, наконец, как стратегии, в которых они реализуются, общий замысел или институциональная кристаллизация которых воплощается в государственном аппарате, в формулировании закона, в различных социальных гегемониях. Условие возможности власти… не следует искать в первичном существовании центральной точки, в уникальном источнике суверенитета… это движущийся субстрат силовых отношений, которые в силу своего неравенства постоянно порождают состояния власти, но последние всегда локальны и неустойчивы. Вездесущность власти: … потому что она производится от одного момента к другому, в каждой точке или, вернее, в каждом отношении от одной точки к другой. Сила повсюду; не потому, что она охватывает все, а потому, что она исходит отовсюду. ..Власть-это не институт и не структура; это также не определенная сила, которой мы наделены; это имя, которое мы приписываем сложной стратегической ситуации в конкретном обществе. (История сексуальности, стр.92-93)
Аминь!
Неудивительно, что Фуко написал Историю сексуальности под воздействием ЛСД-трипа. Энгельс однажды написал, что ученые, когда им не удается понять феномен, стремятся изобрести новую «силу», служащую объяснением:
Для того, чтобы избежать необходимости давать действительную причину изменения, вызванного функцией нашего организма, мы фабрикуем фиктивную причину, так называемую силу, соответствующую изменению. Затем мы переносим этот удобный метод и на внешний мир и таким образом изобретаем столько сил, сколько существует разнообразных явлений. (Диалектика природы, гл.3)
Это очень точное описание того, что такое «власть» и «отношения силы» для Фуко и Квир-теории. Власть — это всеобъемлющая, квазибогоподобная сущность, которая описывает все, которая в один момент создает дискурсы, а в следующий сама является продуктом дискурса. Это всепроникающий дух, от которого никто не ускользает, который связывает нас навсегда — в конце концов, мы тоже создания силы! Абсурдность этой властной фантазии показывает, что идеализм, каким бы современным он ни казался, в конечном счете всегда ведет к религиозному мракобесию, как говорил Ленин. И наконец: то, что есть все, Существо, свободное от противоречий и сопротивления, которое всегда было, в конце концов, просто… ничто.
Квир-теория идет дальше в вопросе о «бинарных» противоположностях, которые она рассматривает как фундаментальную проблему, требующую решения. Но двойники (или противоположности, как назвали бы их марксисты) — неотъемлемые части природы. Греческий философ Гераклит однажды написал, что «в борьбе есть гармония, как лук и лира». Горячее и холодное, притяжение и отталкивание, север и юг, положительные и отрицательные течения, а также мужское и женское — все это примеры взаимопроникновения и единства противоположностей, которое является основой всех изменений в природе, а изменение — это способ существования природы. Желание избавиться от мужского и женского пола подобно желанию избавиться от южного полюса или холодного воздуха. По иронии судьбы, сами квир-теоретики, похоже, забывают, что желание избавиться от двоичных файлов само по себе является «двоичной противоположностью» существующему двоичному положению вещей.
Сопротивление бесполезно!
Если мы остаемся в естественной среде обитания квир теории, в мире академических статей, эта дискуссия кажется интеллектуальным трепетом, в котором мы обмениваемся философскими цитатами взад и вперед. Однако, как мы уже писали в начале, философские предпосылки также приводят к определенным практическим выводам.
Вездесущность власти в квир-теории означает, что мы никогда не сможем от нее убежать, что всякое сопротивление есть только выражение самой власти и в конечном счете служит стабильности. Отсюда относительно известная цитата Фуко о том, что сопротивление «никогда не находится в позиции экстериорности по отношению к власти» и что поэтому существуют только «возможные, необходимые, невероятные, спонтанные, дикие, одиночные, согласованные, необузданные или насильственные… быстро идущее на компромисс, заинтересованное или жертвенное” сопротивление». (История сексуальности: 95-6.)
Недавние озарения и практики, связанные с «квир», ставят под сомнение веру в возможность долгосрочных социальных изменений или эмансипации в целом. (Jagose, p. 61.)
Этот абсолютный пессимизм по отношению к социальным движениям, вера в то, что любое сопротивление автоматически обречено, показывает, как мало эти философы понимали революционные движения 1960-х и 1970-х годов и причины их провала. Они отражают безнадежность феминистского тупика, мелкой буржуазии, которая не доверяет рабочему классу (если вообще верит в его существование). Вместо понимания и критики роли руководства массовых организаций они ищут новые пути «сопротивления», не имея четкого представления о том, против кого и на что это сопротивление должно быть направлено, какие методы должны быть использованы. Возможность свержения господствующего строя представляется неосуществимой и невозможной.
Как следствие, квир теория предполагает практику, которая делает даже самый мягкий реформизм радикальным. Она полностью уходит в область культуры и языка. Должны быть новые «термины” для идентичности, разработана «новая грамматика” или составлена «новая этика” (Гейл Рубинс). Например, чтобы «разоблачить” иллюзию пола, Батлер предлагает пародировать гендерную идентичность посредством «культурных практик драгирования, переодевания и сексуальной стилизации идентичностей butch/femme (Прим. Буч (англ. butch) и фэм (фр. femme) — термины сленга ЛГБТ-сообщества, клише для обозначения ролей в лесбийских отношениях.). (GT, стр.137) Это единственное практическое предложение во всей книге «Проблемы гендера»! И Нэнси Фрейзер с облегчением объясняет:
Хорошая новость заключается в том, что нам не нужно свергать капитализм, чтобы исправить [экономическое положение геев], хотя нам, возможно, придется свергнуть его по другим причинам. Плохая новость заключается в том, что нам необходимо трансформировать существующий статусный порядок и перестроить отношения признания.
Читайте: нам нужно улучшить имидж гомосексуализма. Здесь Фрейзер, которая сравнительно более практична, открыто демонстрирует свой реформизм: к счастью, ей не нужно свергать капитализм! Ей нужно только изменить отношение общества к гомосексуализму! Неудивительно, что некоторые реформисты в рабочих организациях охотно подхватили квир теорию, чтобы уклониться от ответственности вести реальную борьбу против дискриминации забастовками, массовыми протестами, короче говоря, методами классовой борьбы, и вместо этого сосредоточиться на требованиях языковых реформ, квот, культурных свободных пространств и радужных пешеходных переходов.
Опуская классовый вопрос, Квир-теория является не только полезным инструментом в руках бюрократов внутри рабочих организаций, она также служит идеологическим оправданием для части буржуазии и капиталистических сил, чтобы представить себя как дружественных ЛГБТ и нарисовать либеральный и прогрессивный образ себя. Корпорации, такие как Apple или Coca-Cola, эксплуатирующие десятки тысяч людей в ужасных условиях труда, поддерживают ЛГБТ-кампании в своих компаниях или финансируют партийные грузовики, раздающие бесплатный алкоголь на коммерциализированных парадах гордости. Чтобы финансировать создание, казалось бы, радикальных, но на самом деле (для правящего класса) совершенно безвредных идей, тысячи евро тратятся на гендерные исследования профессорских должностей, кафедр и квир-стипендий, в то время как леволиберальные СМИ и издательства печатают благожелательные статьи и романы.
Многие квир-активисты знают об этих тенденциях и явно выступают против кооптации их сопротивления со стороны правящей системы. Однако квир-теория не предлагает идей, необходимых для борьбы с этой узурпацией правящим классом; напротив, она является частью господствующей идеологии, которая индивидуализирует и маскирует эксплуатацию и угнетение, разделяя объединенную борьбу против системы именно потому, что объединенная борьба чужда Квир-теории.
Несмотря на свое происхождение как критики традиционной политики идентичности 1970-х и 1980-х годов, с ее кружковым менталитетом и внутренней борьбой, она не смогла преодолеть именно этот тип политики идентичности. Поскольку мы не можем избежать вездесущей власти в обществе, также невозможно избежать идентичностей, даже если они рассматриваются как фиктивные.
Поскольку отождествления «в пределах контролируемого поля сексуальности неизбежны» (GT, стр. 40), и мы можем в лучшем случае надеяться “пародировать” эти идентичности, квир теория, которая начиналась как критика политики идентичности, заканчивается именно там, где она началась: с политики идентичности. На практике старые споры о том, кто кого представляет, продолжаются беззастенчиво, как и в радикальных феминистских кругах (и против них). Батлер метко заявляет:
Очевидно, что политическая задача состоит не в том, чтобы отказаться от репрезентативной политики — как если бы мы могли. (GT, стр.8)
Любая форма коллективного действия и единой борьбы всех угнетенных становится борьбой, так как «единство» и «представительство» автоматически ведут к исключению и насильственному угнетению: “единство приобретается только насильственным иссечением.” (Butler, Simply Cultural, p.44 )
Это ведет к индивидуализации тех, кто противостоит угнетающей системе, в которой мы живем. Например, квир-феминистка Франциска Хауг жалуется, что “идентичность личности – происхождение, культура, пол и т. д. – становится сутью вопроса” в квир-феминистских дебатах, и “право говорить и бороться решается в зависимости от личности говорящего” (Haug, p. 236). Идет соревнование о том, кто наиболее угнетен и, следовательно, имеет право говорить, а кому нельзя противостоять. Против нежелательных аргументов мы часто слышим обвинения в том, что “вы, будучи белым мужчиной / цис-женщиной / белым транс-человеком, не имеете права не соглашаться со мной или отменять мою субъективную точку зрения.”
Пытаясь никого не исключать с помощью “насильственных обобщений”, создается бесчисленное количество идентичностей, которые, как предполагается, охватывают все мыслимые комбинации сексуальных, романтических, гендерных и других предпочтений и которые управляются в ряде квир-групп. Вместо единой борьбы всех, кто хочет бороться против системы, эта логика часто приводит к моббингу (Прим. Мо́ббинг (от англ. mob — агрессивная толпа, банда) — форма психологического насилия в виде травли сотрудника в коллективе, как правило, с целью его последующего увольнения.) и изоляции внутри различных групп. Одна квир-феминистка дает яркий отчет об этом в своей статье “Феминистская солидарность после квир теории”, которая почти читается как отчаянная и интимная дневниковая запись:
Несмотря на мои сомнения по поводу термина «бисексуал», этот дескриптор обеспечивает мне своего рода дом, когда все остальное чувствует себя хуже. Как гетеросексуальные, так и лесбийские пространства имеют свои собственные удобства для женщин, и я часто исключалась из обоих. Мне также говорили, что мне нужно измениться, чтобы вписаться в эти пространства — присоединившись к моей истинной гетеро или гомосексуальности и я чувствовал моменты искренности, а также иногда лицемерие и самодовольство этих требований… Необходимо и тревожно искать дом как гендерное или сексуальное существо: необходимо, потому что общность, признание и стабильность необходимы для человеческого процветания и политического сопротивления, и тревожно, потому что эти самые практики слишком часто застывают в политических идеологиях и групповых образованиях, которые являются исключительными или гегемонистскими. (Cressida J. Heyes, 1097).
Из этих строк мы можем почувствовать страдания, создаваемые давлением и угнетением капитализма, и то, что они делают с нашей психикой и самооценкой. Но это также показывает тупик политики идентичности. Несмотря на то, что текст ставит перед собой задачу найти форму солидарности между всеми феминистками, он не может представить себе единство, не основанное на идентичности. На практике политика идентичности приводит к расколу движения. Например, в Вене уже много лет проходят два отдельных марша в женский день 8 марта: один — радикальных феминисток (в котором могут участвовать только женщины и, в одном блоке, ЛГБТ), а другой квир-активистов (где сначала не было цис-мужчин, но с 2019 года могут присутствовать все, кто считает себя феминистами). Объединенная демонстрация неоднократно отклонялась обеими сторонами. На фоне подъема массовых движений, связанных с требованиями прав женщин по всему миру, и дремлющего потенциала Австрии при правых правительствах, этот пример показывает разделяющую роль политики идентичности.
Вполне естественно, что многие люди, особенно молодежь, ставят под сомнение устоявшиеся в обществе нормы, такие как сексуальность и гендерные роли. Так было всегда, и как марксисты мы защищаем право всех людей выражать себя и идентифицировать себя так, как они хотят. Но здесь возникает проблема, когда личный опыт индивидов теоретизируется, поднимается до уровня философского принципа и обобщается для всего общества и природы. Квир-теоретики говорят нам, что быть странным или небинарным прогрессивно и даже революционно, в отличие от того, чтобы быть бинарным (т. е. мужчина или женщина, каковым является подавляющее большинство человечества), который считается реакционным. Здесь, однако, квир теория показывает свою реакционную сторону. При всех своих радикальных выступлениях против угнетения она выступает против единой классовой борьбы и способствует атомизации индивидов на основе сексуальных и личных предпочтений, разделяя рабочий класс на все более мелкие образования. Между тем все прогнившее эксплуататорское и угнетающее постройки капитализма остаются на месте.
За единство рабочего класса!
Для марксистов единство в борьбе не основано ни на культуре, ни на идентичности и не является моральным вопросом. Вместо этого мы подчеркиваем необходимость единства рабочего класса как единственной силы, способной положить конец эксплуатации и угнетению, в силу его роли в производительном процессе капитализма.
Наше общество в корне определяется тем, как мы производим, потому что производство продуктов питания, домов, энергии – всего, что нам нужно для жизни, – является основой того, как мы можем вести нашу жизнь. Достаточно ли пищи для развития науки и культуры, помимо простого выживания? Может ли наука развить наши средства производства так, чтобы можно было сократить объем работы и высвободить время для исследований, образования и так далее? Экономическая база определяет, как мы работаем и живем в нашем обществе и, как следствие, какая мораль, законы или ценности являются доминирующими (хотя это отношение не механическое, как любят утверждать критики Маркса, а диалектическое.)
Наше общество разделено на классы, которые культурно не определяются тем, богат человек или беден (скорее это следствие принадлежности к классу). Классы определяются той ролью, которую они играют в процессе производства. В капитализме основными классами являются капиталисты, владеющие средствами производства, такими как фабрики и земля, и рабочий класс, который вынужден продавать свою рабочую силу, чтобы выжить на заработную плату. Противоречие заключается в том, что подавляющее большинство людей производит общественно на фабриках и предприятиях в рамках общемирового разделения труда, в то время как плоды их труда присваиваются частным образом ничтожным меньшинством. Поскольку это меньшинство капиталистов производит в конкуренции друг с другом, в условиях анархии мирового рынка и только ради собственной выгоды, это приводит к периодическим кризисам и является причиной того, что ресурсы нашего общества не могут быть использованы для обеспечения достойной жизни всего человечества. Эта эксплуатация является решающей основой для угнетения и дискриминации. Социализм означает разрешение противоречия общественного производства и частной собственности путем взятия производства в свои руки, под контроль общества, то есть путем экспроприации паразитического меньшинства капиталистов.
Из этого следует, что единство рабочего класса коренится в нынешних условиях. Хорошая жизнь для рабочего класса – более высокая заработная плата, более короткий рабочий день, качественная система социального обеспечения — может быть реализована только против интересов капиталистов, потому что это напрямую сократит их прибыль. Марксисты видят свою задачу в том, чтобы сделать этот общий интерес рабочего класса как можно более заметным для укрепления нашего единства, потому что только вместе мы можем свергнуть эту эксплуататорскую систему. Вот почему марксисты решительно борются против всякого рода разделения; то есть против расизма, сексистских предрассудков и других форм дискриминации, независимо от того, является ли сторонник таких взглядов политиком, капиталистом или коллегой по работе. Мы против любой формы дискриминации, но в отличие от политики идентичности мы не воспринимаем интересы разных полов, сексуальных ориентаций и т. д. как принципиально противоположные друг другу. С другой стороны, существуют различные классовые интересы (то есть один должен проиграть, если другой выиграет).
Объективно в нашем обществе достаточно богатства, чтобы сделать комфортной жизнь каждого. Еды достаточно, и у нас есть технология, позволяющая резко сократить рабочее время и при этом выполнить все задачи общества. Мы также выполняем все предпосылки для социализации домашней работы (уборка, приготовление пищи, воспитание детей, уход за пожилыми людьми…), которая сегодня в значительной степени осуществляется в рамках института семьи. Это может быть достигнуто путем открытия коммунальных кухонь и государственных детских садов, а также инвестиций в хорошую систему социального обеспечения и здравоохранения. Эти меры ликвидировали бы материальную основу капиталистической семьи, которая запирает женщин в угнетающую клетку и является основой дискриминации по признаку пола и сексуальности. Без материального давления и зависимости человеческие отношения могли бы развиться в действительно свободные ассоциации, что стало бы шагом вперед для всех женщин и мужчин. Наука, образование, культура и язык были бы освобождены от корыстных мотивов и интересов господствующего класса, которые постоянно нас разделяют и подавляют. Человеческая культура могла достичь невообразимых высот. В сравнении с этим скромные требования квир-теоретиков к новому словарю и свободным пространствам показывают, насколько они ограничены в узких рамках капитализма.
Это, конечно, не означает, что культурные достижения будут происходить «автоматически» или «сами по себе» просто путем экспроприации крупных корпораций и банков. Но мы должны понять реальное соотношение между материальной базой и культурой, между революцией и языком конкретно.
Акт революции означает выход масс на сцену истории. Это процесс, когда массы берут свою судьбу в свои руки и больше не позволяют диктовать свою жизнь другим. Во всех исторических революциях трудящиеся массы высвобождали невероятный уровень творчества и приступали к удалению мусора старого общества.
В своем тексте «Борьба за культуру речи» Троцкий описывает, как после Русской революции велась борьба с бранью и руганью. В крайне отсталой стране, только-только начавшей революционизировать общество, в то время, когда «философия языка» еще не была термином, рабочие обувной фабрики под названием «Парижская коммуна» решили на общем собрании искоренить сквернословие на своем рабочем месте и ввести наказание за нарушение этого решения. Троцкий пишет:
Революция — это прежде всего пробуждение человечества, его поступательное движение вперед, отмеченное растущим уважением к личному достоинству каждого человека и все возрастающей заботой о слабых… И как можно было день за днем, хотя бы по крупицам, создавать новую жизнь, основанную на взаимном уважении, на самоуважении, на действительном равенстве женщин, на которых смотрели как на товарищей по работе, на умелой заботе о детях, атмосфере, отравленной ревом, грохотом, звоном и оглушительной бранью господ и рабов, та ругань, которая никого не щадит и ни перед чем не останавливается? Борьба с «бранью» есть условие интеллектуальной культуры, так же как борьба с нечистотами и паразитами есть условие физической культуры.
Эта борьба не линейна и не легка, потому что сознание развивается противоречивым образом. Как указывал Троцкий в том же тексте:
Мужчина-убежденный коммунист, преданный своему делу, но женщины для него всего лишь “женщины», которых ни в коем случае нельзя принимать всерьез. Или бывает, что надежный коммунист, обсуждая националистические вопросы, начинает говорить безнадежно реакционные вещи. Чтобы объяснить это, мы должны помнить, что различные части человеческого сознания не изменяются и развиваются одновременно и параллельно. В этом процессе есть определенная экономия. Человеческая психология очень консервативна по своей природе, и изменения, вызванные требованиями и толчками жизни, затрагивают в первую очередь те части ума, которые непосредственно затрагиваются в данном случае.
Таким образом, борьба за товарищескую, гуманную культуру не просто заканчивается после революции. Однако революция создает условия, при которых единая, общая борьба за такую культуру может развиваться свободно и по-настоящему самостоятельно. Это было активно поддержано после Русской революции, когда женщины-революционерки были разосланы по всей стране и способствовали массовым образовательным программам и организационным усилиям. Это женотделовское движение было впоследствии закрыто Сталиным в 1930 году. Троцкий говорил о роли женщин-революционерок, что они должны быть моральным тараном в руках социалистического общества, которое ломает консерватизм и старые предрассудки.
Но и здесь проблема чрезвычайно сложна и не может быть решена только школьным учением и книгами: корни противоречий и психологических несоответствий лежат в дезорганизации и путанице условий, в которых живут люди. Психология, в конце концов, определяется жизнью. Но зависимость не является чисто механической и автоматической: она активна и взаимна. Следовательно, к проблеме нужно подходить по-разному, и проблема фабричных рабочих «Парижской коммуны» — одна из них. Давайте пожелаем им всевозможных успехов.
Огромная пропасть лежит между санкционированными руководством, символическими ЛГБТ- кампаниями сегодняшнего дня, где все еще поддерживается классовая эксплуатация и психологическое отчуждение от самих себя, и кампанией, организованной рабочими обувной фабрики “Парижская коммуна”, которые полностью контролировали свои собственные условия труда — включая языковую культуру! Нетрудно представить, кто из этих двоих пустит более глубокие корни и будет работать более тщательно.
Цель достижения гуманной культуры и языка понятна и правильна, но политическая ориентация на создание нового языка равенства без решения реального социального неравенства является опасной иллюзией и, в конечном счете, тупиком. Из общей борьбы за освобождение рабочего класса родится подлинно гуманная и свободная культура, которая сформирует наше сознание, прорвется сквозь поколения предрассудков и выбросит на свалку истории сегодняшнюю чудовищную дискриминацию, расизм, сексизм, насилие и деградацию женщин и меньшинств.
И последнее, но не менее важное: должны ли мы называть себя квир-марксистами?
То, что мы объяснили выше, показало, что, начиная с понимания того, что такое мир на самом деле, как (или если) мы можем изменить его, и с практических выводов, вытекающих из этого, квир-теория и марксизм являются непримиримыми теориями. И все же, раз за разом, предпринимаются попытки объединить их и изобразить как взаимно совместимые.
Редко эти усилия являются чем-то большим, чем неуклюжая попытка присвоить себе ярлык марксизма, чтобы придать себе степень радикального доверия, полностью искажая при этом его сущность. Есть, однако, некоторые левые, без сомнения, с честными намерениями, которые утверждают, что мы должны принять ярлык «квир-марксизм».
Наиболее распространенный аргумент, выдвигаемый этими людьми, состоит в том, что марксизму “чего-то не хватает”, то есть он не способен понять специфическое угнетение сексуальности. Из настоящей статьи должно быть очевидно, что мы представили достаточно аргументов для опровержения этих утверждений.
Однако другой популярный аргумент связан с тактикой, которая примерно такова: нужно стоять на твердой, марксистской основе, но для того, чтобы сделать марксизм более привлекательным для людей всех идентичностей, и из-за его плохой репутации, называя себя квир марксистом, можно послать четкий сигнал инклюзивности. И какой от этого может быть вред, если он немедленно сработает? Если это не поможет, то не повредит, продолжающемуся спору.
Относительно обширная демонстрация этого способа мышления представлена Холли Льюис в ее книге «Политика всех» (2016), которую мы поэтому кратко рассмотрим здесь.
В своей книге Льюис довольно смущенно ссылается на «старый, немодный подход материализма Маркса, включая его ориентацию на рабочий класс с целью изменить мир. Она написала свою книгу якобы для того, чтобы сделать марксизм заманчивым для квир и феминистских активистов и, наоборот, познакомить марксистов с политикой и истоками феминистской, квир и транс политикой». (Льюис, стр.14)
На первый взгляд квир марксизм может показаться кому-то хорошим способом привлечь квир людей к марксизму и вовлечь их в борьбу против капитализма. Но утверждение о том, что нам нужен «квир-марксизм», неизбежно ведет по пути дифференциации его от «классического марксизма», именно для того, чтобы обосновать, почему вообще должен быть «квир-марксизм». Это создает трещину между ними и открывает дверь, через которую просачиваются чуждые классовые идеи и идеологические уступки.
Потратив добрую треть своей книги на попытки объяснить основы марксизма, Холли Льюис приходит именно к этому пункту. Как феминистская квир-марксистка, она хочет включить международные квир, транс и интерсексуальные перспективы в материалистический, марксистский анализ пола и гендера.
И каковы эти конкретные перспективы, которые, по ее мнению, могут объяснить конкретные формы угнетения лучше, чем «скучно нормальный» марксизм? Здесь распаковываются все старые аргументы, такие как Маркс и Энгельс дети своего времени и поэтому, конечно, сексисты, причем Энгельс немного больше сексист, чем Маркс. Затем она конструирует, как это часто делают ревизионисты, мнимое противоречие между Марксом и Энгельсом, причем последний якобы неправильно понимает природу угнетения женщин, что, по-видимому, подтверждается его книгой «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Она отвергает марксистское понимание роли семьи в капитализме и постепенно подрывает сами основы марксизма, в том числе его историко-материалистический анализ. Что касается гендерного вопроса, то она, наконец, доходит до расплывчатых и неясных формулировок о предполагаемом существовании полов.
Однако даже на этой размытой философской основе для нее почти невозможно использовать какой-либо аспект квир теории в позитивном ключе. Но она находит соломинку, за которую можно ухватиться: концепция производительности, которая постулирует, что гендерные роли усваиваются через повторяющиеся действия.
Отнюдь не будучи несовместимым с материалистическим анализом, вмешательство Батлер прекрасно сочетается с концепцией Филдса как повторение идеологии действий, происходящих из социальных отношений, но действий, которые продолжают нормализовываться через привычку, опыт и организационную логику данного общества. (Льюис, стр.199)
Таким образом, марксизм и квир теория представляются не как взаимоисключающие и служащие расходящимся классовым интересам, а как мирно сосуществующие, способные заимствовать отдельные фрагменты и смешивать их бессистемно.
Нам нужно прояснить ситуацию. Марксизм основан на ряде законов, выведенных из природы, и, следовательно, чем более научное понимание природы мы имеем, тем больше мы можем развить эти общие законы. Необходимо постоянно сверять свои анализы с действительностью и при необходимости адаптировать их, а также глубоко и тщательно исследовать новые явления. Однако это совершенно не то же самое, что капитулировать перед буржуазными идеологиями и идти на компромисс с идеализмом.
Самая большая ошибка Льюис состоит не в том, чтобы объяснить, что идеологии укрепляются в умах людей через ритуалы и исполнение (что является истинным, хотя и обыденным наблюдением), а в том, что, отталкиваясь от этой детали, она делает квир-теорию приемлемым «союзником». В конечном счете, суть дела в том, что она не понимает последствий буржуазных идеологий для рабочего класса и роли бюрократических лидеров и интеллигенции, которые принимают эти идеологии в движении и организациях рабочего класса.
Правящий класс имеет много способов развращать руководство рабочего движения и поддерживать тех лиц внутри движения, которые пропагандируют и распространяют (мелкобуржуазные) идеологии. Есть рабочие места в правительстве и государственном аппарате, которые должны быть отданы, есть так называемое “социальное партнерство” между капиталом и трудом, через которое бюрократы профсоюзов и рабочих партий встречаются лицом к лицу с буржуазией. Вместо того чтобы защищать интересы рабочего класса, рабочие для них просто пешки, которые могут быть перемещены для защиты своих собственных бюрократических позиций. Они хотят включать и выключать борьбу рабочих, как водопроводную воду, чтобы усилить свою переговорную силу. Мелкобуржуазные идеологии, такие как феминизм, которые отвлекают внимание от классовой борьбы, но имеют “левый образ”, с энтузиазмом принимаются бюрократами, поскольку они хорошо служат своим собственным интересам. Интеллектуалы в университетах, которые защищают свое финансирование, позиции и исследовательские институты, развивают эти идеологии, чтобы оправдать свою практику и, сознательно или нет, бросают пыль в глаза активистам, которые ищут ответы.
В абстрактном смысле Льюис согласна с тем, что квир-теория и Ко, действительно могут быть использованы в реакционном ключе и что они являются выражением экономически незащищенной мелкой буржуазии. Однако она умалчивает о конкретной роли, которую эти идеологии играют в социальных движениях. Таким образом, она становится левым фиговым листком для реформизма и бюрократии. Это становится очевидным всякий раз, когда она пишет о конкретных исторических событиях, например о предательстве Второго интернационала.
В 1914 году большинство рабочих партий Европы, которые в то время были объединены в рамках Второго интернационала, проголосовали в своих национальных парламентах за военные кредиты для Первой мировой войны. Таким образом, они санкционировали империалистическую войну в интересах капиталистов. Лишь горстка революционеров, включая Ленина и Розу Люксембург, устояла против этой волны шовинизма. Как объясняет Льюис это историческое предательство социал-демократического руководства?
По ее словам, представители социал-демократических партий согласились на Первую мировую войну и капитулировали перед национал-шовинизмом, потому что Эдуард Бернштейн и Карл Каутский в своих работах, таких как «Эрфуртская программа», популяризировали поверхностное понимание идей Карла Маркса, и «такие искажения в конечном счете привели членов второго интернационала к голосованию за то, чтобы социалистические партии поддержали свои нации в Первой мировой войне» (Льюис, стр. 63)
Это изображение, однако, переворачивает реальность с ног на голову, потому что оно игнорирует контекст, в котором искажения марксизма появились примерно в то время. Перед Первой мировой войной слой бюрократов привык к вполне комфортной жизни парламентариев и перед лицом длительного экономического бума объявил революцию ненужной. Их предательство было не просто непониманием “чистых” учений Капитала, не просто идеологической борьбой на равных, а выражением бюрократического слоя внутри рабочих партий, предпочитавших свои удобные позиции жестким классовым конфликтам, включая революционную войну против “своих” национальных капиталистов. Результатом стало не просто идеологическое отклонение, но и конкретная поддержка массового истребления рабочих в годы войны и предательство многочисленных революционных движений в послевоенные годы: в Германии, Австрии, Венгрии и т. д. Таким образом, возможность выиграть битву за международный социализм, которая была в пределах досягаемости, была утоплена в крови и в конечном итоге привела к подъему фашизма в Европе.
Описание Льюис профсоюзов в США в 1980-х и 1990-х годах идет в том же направлении, замалчивая негативную роль бюрократии в движении. Стремясь объяснить, почему традиционные организации рабочего класса организуют так мало «квир и трансгендерных людей», она пишет:
Однако неудача может заключаться не в политике или привычках профсоюзов и организаций, а в том, что сами рабочие и социалистические организации имеют снижающееся влияние на рабочий класс в условиях неолиберализма. По иронии судьбы, квир и трансгендеры рабочие могут трансформировать политику рабочего класса, укрепляя разрушающиеся структуры власти рабочего класса. (стр.165)
И:
Офшоризация рабочих мест привел к постоянному сокращению членства в профсоюзах в течение 1980-х и 1990-х годов… При всех недостатках американских профессиональных союзов потребовалось бы сильное международное рабочее движение, чтобы бросить вызов неолиберализму. (стр 208-209.)
Так в чем же, по ее словам, причины снижения членства в профсоюзах? Для нее это произошло из-за “неолиберализма”, который давил на профсоюзы угрозами офшоризации. Вторая серьезная причина, которую она приводит — это слабость международного профсоюзного движения, и только из-за этих факторов она видит, что каким-то образом имеет значение и то, что профсоюзы занимают позицию бизнеса.
Это изображение фактически заканчивается утверждением, что любая борьба в то время была бесполезной с самого начала. Она также прикрывает роль правой профсоюзной бюрократии, которая молча наблюдала за рядом крупных атак со стороны боссов и правительства. Например, когда президент Рейган скандально сорвал забастовку авиадиспетчеров PATCO в 1981 году, используя военных штрейкбрехеров и впоследствии запретив 19 000 рабочим работать в этом секторе когда-либо снова, лидеры AFL-CIO даже не подумали организовать забастовки солидарности в защиту рабочих PATCO. В 1995 году руководство AFL-CIO закрыло свой международный отдел и заменило его “центром солидарности”, который получал 90 процентов своего бюджета от государства и, например, поддерживал переворот 2002 года против президента Венесуэлы Уго Чавеса. Таким образом, они непосредственно способствовали тому плохому состоянию, в котором оказалось международное рабочее движение! На финансирование партийного аппарата демократов уходило больше профсоюзных денег, чем на организацию кампаний за права трудящихся. И этот список можно продолжать. Это ясно показывает, что любая линия аргументации, игнорирующая специфическую роль бюрократии, неизбежно заканчивается сокрытием их предательской позиции.
Непонимание того, как развиваются реальные движения и их лидеры, как (мелкобуржуазные) идеологии играют на руку контрреволюционным интересам внутри движения, приводит к ошибочному выводу, что вопрос о «квир-теории против марксизма» есть честное соревнование двух равноценных идей.
Но капиталисты оказывают давление не только на меньшинства и угнетенные слои общества, но и на революционеров. В профессиональных союзах критикующих цеховых стюардов изолируют, в массовых рабочих партиях марксистов очерняют или изгоняют, а на рынке труда быть членом какой-либо революционной организации — вообще плохо для репутации.
Жизненно необходимо твердо отстаивать идеи марксизма, если мы хотим добиться победоносных революций, альтернативой которым является поражение. Однако мы должны учитывать тот факт, что правящий класс и его марионетки всегда будут стараться сделать это как можно более трудным. Ученые, пытающиеся отнять у марксизма его революционное содержание во имя каких – то новых или модных идей, не просто служат интересам правящего класса непосредственно, беря на вооружение то, что может показаться “безобидными идеями”, но в основе своей являются мелкобуржуазными такими, как феминизм со всеми его идеями о том, чтобы обвинять мужчин в угнетении женщин в целом, а не рассматривать это угнетение как вытекающее из разделения общества на классы. Реформистские лидеры профсоюзов и рабочих партий также оттачивали свое мастерство в произнесении радикальных речей на внутренних собраниях только для того, чтобы служить самыми верными сторонниками капитала в обществе в целом.
Объединенная борьба есть самое важное оружие, которым обладает рабочий класс и которое может освободить нас. Марксизм отстаивает это единство последовательно до конца. Поэтому марксизм борется за включение всех людей, независимо от их этнического происхождения, пола, идентичности, религии и т. д., в борьбу против господствующего класса, капиталистической системы и всех форм угнетения, которые приходят с ней. Мы отвергаем любую идеологию, которая ведет к практике, блокирующей, замедляющей или делающей невозможной эту борьбу, какой бы “современной” или радикальной она ни казалась. Это также включает в себя квир теорию. Так называемое “улучшение” марксизма с помощью квир или феминистских дополнений означает идеологическое ослабление марксизма. Это ослабление, в конечном счете, не служит тому, чтобы привлечь к нашему движению людей с различными идентичностями и сексуальной ориентацией. Напротив, она используется как средство, с помощью которого (мелкобуржуазные) карьеристы могут прикрываться, по-видимому, радикальной позицией, используя рабочее движение и его организации для продвижения своих личных интересов. Поэтому размывание разделительной линии между марксизмом и квир-теорией является препятствием в нашей борьбе за освобождение человечества от всех форм эксплуатации и угнетения.
Только если мы порвем с буржуазией на всех уровнях (как с идеологией, так и с практикой классового сотрудничества и коррупции через деньги государства и должности, которые из нее вытекают), мы сможем свергнуть капитализм и взять свою судьбу в свои руки. Мы приглашаем всех антикапиталистов присоединиться к нам в этой борьбе.
Примечания
Beauvoir, Simone de (1949/2011): The Second Sex. Vintage Books, New York.
Butler, Judith (1990/1999): Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. Routledge, New York.
Butler, Judith (1997): Merely Cultural.
Engels, Friedrich: Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии.
Engels, Friedrich: Диалектика природы.
Foucault, Michel (1978): The History of Sexuality Volume I. Pantheon Books, New York.
Foucault, Michel (1982): Vorlesungen zur Analyse der Machtmechanismen 1978, in: Der Staub und die Wolke. Verlag Impuls, Bremen.
Foucault, Michel (1981): Remarks on Marx. Conversations with Duccio Trombadori, Semiotext(e).
Fraser, Nancy (1997): Heterosexism, Misrecognition, and Capitalism: A Response to Judith Butler, in: Social Text No. 52/53, Queer Transexions of Race, Nation, and Gender.
Haug, Franziska (2018): Queerfeministische Solidarität zwischen Kollektivität und Identität [queer-feminist solidarity between collectivity and identity], in: Zeitschrift für Kultur- und Kollektivwissenschaft, 2018, Vol.4(1).
Heyes, Cressida J. (2003): Feminist Solidarity after Queer Theory: The Case of Transgender, in: Journal of Women in Culture and Society, Vol. 28/4.
Jagose, Annamarie (2001): Queer Theory: Eine Einführung. Querverlag GmbH, Berlin. (German version).
Kosofsky Sedgwick, Eve (1990): Epistemology of the Closet. University of California Press, Berkeley and Los Angeles.
Lenin: Материализм и эмпириокритицизм. Собрание сочинений глава 14, Progress Publishers, Moscow.
Lenin: К вопросу о диалектике. Собрание сочинений глава 34, Progress Publishers, Moscow.
Lewis, Holly (2016): The Politics of Everybody: Feminism, Queer Theory and Marxism at the Intersection. ZED Books, London.
Rubin, Gayle S. (1984): Thinking Sex: Notes for a Radical Theory of the Politics of Sexuality.
Trotsky, Leon (1923): Борьба за культурность речи.
Weedon, Chris (1991): Wissen und Erfahrung: feministische Praxis und poststrukturalistische Theorie. efef Verlag, Zürich.